— Мама, я больше не в силах так жить, — Светлана стояла у окна, глядя на хмурое подмосковное небо, затянутое свинцовыми тучами.
— Это что ещё за речи? Двадцать два года терпела, а теперь вдруг не можешь? — Антонина Семёновна всплеснула руками, её морщинистое лицо искривилось от негодования. — В маразм впадаешь на старости лет? О чём ты думаешь?
Светлана горько усмехнулась. О чём? О бессонных ночах, когда ждала Виктора с «деловых ужинов». О брезгливых взглядах, которыми он одаривал её за щами. О том, как величал её «засидевшейся клушей» при друзьях, а потом хохотал — мол, надо уметь шутить.
— Я думаю о том, что хочу наконец пожить для себя, — тихо ответила она.
— Для себя? — мать фыркнула. — А обо мне подумала? Куда я денусь? На мои пенсионные — только хлеб да молоко! Виктор нас обеих содержит, между прочим.
Светлана почувствовала, как в горле застрял ком. Вечно так — заикнись о себе, мать тут же начинает качать права. Долг, обязательства, чувство вины — кандалы, которые она тащила всю жизнь.
— Я устроилась на работу, мама. Бухгалтером в контору.
— Как? — Антонина Семёновна рухнула на табурет, хватаясь за грудь. — Так вот зачем ты на эти курсы бегала? За моей спиной всё устроила?
— Я не должна…
— Должна! — мать закричала. — Я тебя растила, здоровье надорвала! Всю жизнь тебе отдала! А теперь ты всё рушишь? Из-за своих блажей?
В прихожей хлопнула дверь — вернулся Виктор. Его тяжёлые шаги прозвучали как приговор. Светлана сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.
— О чём базар, дамочки? — его голос, как всегда, лился мёдом при свидетелях. — Антонина Семёновна, вы так орёте, что домовой сбежит.
— Твоя жена с катушек слетела! — мать тут же переключилась на зятя. — Говорит, на работу устроилась, разводиться собралась!
Виктор медленно повернулся к Светлане. В его глазах мелькнуло что-то холодное, гадючье.
— Ну что ж, — протянул он. — И давно ты эту ахинею задумала, солнышко?
Светлана почувствовала, как по спине побежали мурашки. Этот шёпот она знала слишком хорошо — сладкий, как сироп, но сулящий грозу.
— Не задумала, Витя. Решила, — она сама удивилась твёрдости в голосе.
— Решила она! — мать снова всплеснула руками. — Виктор, да вразуми ты её! Климакс, что ли, мозги проели?!
— Мама! — Светлана резко развернулась. — Хватит! Мне пятьдесят два, я не психованная и не дура. Я просто больше не хочу…
— Чего же ты не хочешь, лапочка? — Виктор шагнул ближе, его улыбка не дотягивала до глаз. — Может, тебе кооператив не нравится? Или «Волга» не та? Или шубку новую хочешь?
— Хватит, — Светлана отступила к подоконнику. — Ты прекрасно знаешь, в чём дело.
— Ага, в той молоденькой лаборантке, с которой ты его застукала? — встряла Антонина Семёновна. — Ерунда! У всех мужиков подружки есть. Закрой глаза да терпи, как все порядочные женщины!
Светлана почувствовала, как внутри что-то лопнуло. Опять это «терпи». Сколько раз она слышала его? Терпи, когда муж похабничает. Терпи, когда гуляет. Терпи, потому что «так положено», потому что «все так живут», потому что «мать не бросишь».
— Знаешь что, дорогуша, — Виктор развалился на диване, закинув ногу на ногу, — давай без соплей. Ты же понимаешь, что одна — как мизинец? Какая работа в твои годы? Кому ты сдалась?
— Никому? — Светлана вдруг рассмеялась, и от этого смеха мать вздрогнула. — Верно, Витенька.
Именно это ты мне годами внушал. Что я — пустое место, что гроша ломаного не стою, что должна радоваться твоей милости.
— Дочка, — мать потянулась к её руке, — ты себя накручиваешь…
— Нет, мама, — Светлана мягко, но твёрдо отстранилась. — Впервые за много лет я вижу всё чётко. И я ухожу.
— Никуда ты не уйдёшь, — прошипел Виктор, мгновенно сбросив маску добродушия. — Забыла, на кого квартира записана? Кто за лечение твоей мамаши платит?
— Вот оно что, — Светлана почувствовала странное спокойствие. — Наконец-то показал своё настоящее нутро. Даже при маме не сдержался.
— Светочка, родная, — Антонина Семёновна схватилась за сердце, — ты же не покинешь меня? Куда ты пойдёшь?
— У меня есть жильё. Сняла неделю назад.
— Как?! — в унисон ахнули мать и муж.
— Да, вот так. Маленькая однушка, в Чертанове. Зато моя. Вернее, съёмная, но моя.
Виктор фыркнул:
— И на какие шиши собралась платить? На бухгалтерскую зарплату?
— Я не лохушка, — тихо ответила Светлана. — Курсы окончила на отлично. И должность мне хорошую предложили.
— Предательница! — вдруг взвизгнула мать. — Я тебя растила не для того, чтобы ты в старости по съёмным углам шлялась! Что люди скажут?
— Люди, люди… — Светлана покачала головой. — Всю жизнь ты думала о чужих языках. А что я скажу — тебя не волновало.
Она направилась в спальню, достала заранее упакованный чемодан. Виктор преградил путь:
— Стоять! Никуда ты не пойдёшь!
— Отойди, — голос Светланы зазвенел, как лезвие. — Развод будет. И не вздумай давить — у меня есть записи твоих выходок и доказательства измен. Думаешь, твоим компаньонам понравится скандал?
Виктор побледнел. Она никогда не видела его таким растерянным.
— Ты… блефуешь.
— Проверь, — Светлана улыбнулась. — Двадцать восемь лет я молчала. Копила всё, что ты так старательно прятал. Думал, я слепая? Дура? Нет, милок. Я ждала, когда дети на ноги встанут.
— Дети! — встрепенулась Антонина Семёновна. — Вот именно! Что они скажут? Опозоришь семью!
— Они зна— Они давно знают, мама, — Светлана вздохнула, поправляя платок на маминых плечах, — а Катюшка даже сказала: “Я только рада, что ты наконец выбрала себя”.
