«Ни за что не отдам мать в интернат!» — тётя с напускным благородством забрала бабушку к себе, а через три месяца мы узнали, что она сдала её в пансионат для пожилых.
Эту сцену с тётей Людмилой, сестрой отца, я запомню навсегда. Словно в плохой пьесе, она разыграла спектакль с рыданиями, обвинениями и пафосными монологами. Её крики, наверное, слышали даже в соседнем селе под Костромой — так яростно она доказывала, что лишь она одна «спасёт честь семьи», а мы, родственники, «предали кровные узы».
— Вы хотели упечь мать в казённые стены? У меня душа не каменная, в отличие от вашей! — шипела она, тыча пальцем в маму. От её голоса мороз пробегал по коже.
Фразы звучали как цитаты из советских фильмов о морали, но за пафосом сквозила злоба. Она рисовала себя спасительницей, нас — чудовищами. А правда была проще: бабушке Галине требовался круглосуточный уход, который мы уже не могли обеспечить.
Всё началось после инфаркта. Здоровье бабушки рассыпалось, как глиняный кувшин: она путала имена, плакала в пустой комнате, часами бродила по двору. Однажды мы застали кошмар: все двери распахнуты, вода затопила кухню, а она, дрожа, пыталась зажечь спичку у газовой плиты. Чудом избежали беды.
Врачи развели руками: болезнь прогрессирует. Таблетки лишь ненадолго притормаживали этот ад. Мы поняли — бабушке нужны специалисты. Работа, кредиты, учёба детей — выдержать этот груз стало невыносимо. После ночей без сна решили найти частный пансионат в Иванове, где за ней присмотрят.
Узнав об этом, тётя Люда ворвалась в дом, словно ураган.
— Сдать родную кровь в казёнку? Да вы бессердечные твари! — орала она, хлопая дверцами шкафов.
Её слова обжигали, как кипяток. Не слушая доводов, она увезла бабушку, хлопнув калиткой так, что с крыльца посыпалась штукатурка. Мы стояли в оцепенении, будто нас вывернули наизнанку.
Прошло девяносто дней. Девяносто тревожных звонков и бессонных ночей. А потом соседка проговорилась: Людмила сдала бабушку в тот самый пансионат. Та самая, что клялась «защитить до гроба». Оказалось, ухаживать за больной старухой — не декламация стихов, а смена пелёнок и бесконечные бдения.
Горькая усмешка скрутила губы. Так и рвалось сорваться: «Ну что, тётя Люся, где твоя праведная злость?» Но её телефон молчал. Видимо, поняла, что наговорила лишнего, да признать это — гордость не позволила. А бабушка теперь спит в чужой постели, и ничьи слова её уже не разбудят.
