В деревне Гусево, затерянной среди рязанских полей, бабу Марфу не жаловали. Сама она людей избегала, и «избегала» — это ещё мягко сказано. Ненавидела она их всей душой, и в этом сельчане были единодушны. Здоровьем Марфа могла поспорить с волком: крепкая, высокая, выше многих местных мужиков, она заставляла их задирать подбородки, чтобы встретиться с ней взглядом. Но взгляда этого никто не жаждал — на приветствия она не отвечала, бормотала себе под нос и шагала дальше, не поднимая глаз. Вернее, не опуская — рост у неё был исполинский.
Жила Марфа в центре деревни, в старом доме, который, как помнили старики, сложил её отец. Дом окружал глухой забор, такой высокий, что заглянуть за него осмеливались единицы. Баба Марфа была скорой на руку. Однажды летом подвыпившие парни из любопытства полезли на забор — посмотреть, как живёт эта затворница. Марфа, заметив их в окно, вышла на крыльцо с дедовским ружьём и, не проронив ни слова, выстрелила в небо. С тех пор её двор обходили за версту.
Хозяйство у Марфы было немаленькое: куры, гуси, кролики, две козы. Деревенские шептались: «Зачем ей столько? Пенсии хватило бы, а она всё скаредничает». Птицу и кроликов Марфа резала сама, везла на базар в райцентр, где распродавала всё за день. Деньги зашивала в подол и возвращалась в свой крепкий дом. Из козьего молока делала сыр по дедовскому рецепту — дорогой, но, как говорили, в городе у неё были свои покупатели. Птица — откормленная, кролики — упитанные, яйца — крупные, всё честно. Марфа цену не сбивала, но товар разлетался.
Когда в деревне заговаривали о ней, старожилы вспоминали: Марфа всегда была угрюмой. Мать её умерла, когда девочка ещё ползала по полу. Остались они с отцом — таким же могучим и нелюдимым. Через несколько лет он привёл мачеху из соседнего села, но та, прожив месяц, сбежала с узелком на станцию. Шёпотом говорили, что из-за Марфы она не прижилась. Так и остались отец с дочерью вдвоём. Когда Марфа подросла, отец уехал в город на заработки и пропал. Убили ли его, бросил ли семью — никто не знал. Марфа осталась одна. Навсегда.
Замуж она не вышла. «Кто ж такую выдержит?» — перешёптывались в деревне. Годы текли, люди умирали, рождались новые, а Марфа будто застыла во времени. Даже седина её не тронула — голова всегда была повязана платком, из-под которого торчали лишь тяжёлый подбородок, орлиный нос и густые чёрные брови, будто вырубленные топором.
Однажды морозной ночью у соседей, Козловых, загорелся дом. Марфа, не говоря ни слова, пришла с багром и, пока пожарные добирались, помогала хозяевам тушить пламя. Она так ловко раскидывала горящие брёвна, что дом потом собрали почти из старого леса — ничего не успело сгореть. Соседи благодарили, но Марфа лишь хмыкнула и ушла, не оглянувшись.
Когда Марфа умерла, в деревню из райцентра приехала директор детского приюта «Ласточка», Вера Николаевна, с воспитательницами и десятком ребятишек. Сельчане, больше из любопытства, чем из жалости, повалили во двор. Там открылся идеальный порядок: курятник, клетки для кроликов, сарай для коз — всё как на картинке. В доме — чистота, но пустота. Стол, табурет, железная кровать с прогнутым матрасом, старый шкаф с одной треснувшей тарелкой, ложкой, ножом и кружкой без ручки. У окна — лавка, отполированная годами, а на печи — аккуратно сложенная одежда. И всё.
На столе лежал конверт, надписанный твёрдым почерком: «Вере Николаевне Беловой от Марфы Семёновны Крутиковой». Директор взяла конверт, вскрыла и прочла листок, вырванный из тетради. Позже она рассказала: тридцать лет Марфа каждый месяц отправляла приюту деньги — немалые, они спасали. В записке было написано: «Дом, хозяйство и всё имущество завещаю приюту «Ласточка». Дети ни в чём не виноваты».
Деревенские молчали, глядя на пустые стены. Кто-то вспомнил, как Марфа, ещё девчонкой, сидела у реки, смотря на воду, будто ждала кого-то. Кто-то прошептал, что отец её, может, и не пропал, а бросил её одну. А она, заковав сердце, всю жизнь несла этот крест. И только детям, чужим и безгрешным, отдала всё, что скопила…