Не смей трогать вещи моей мамы! голос Юрия разнесся по квартире, будто глухой раскат грома, эта одежда принадлежит маме. Почему ты их собрала?
Зачем они нам, Юр? с ледяным спокойствием ответила Лидия, перебирая в руках поношенные кофточки и старомодные платья Александры Васильевны. Половину шкафа занимают, а мне нужно куда-то убрать зимние одеяла и подушки. У нас всё валяется ни порядка, ни места.
Она стаскивала одежду с вешалок одним резким движением, каждое из которых словно резало по сердцу. Александра Васильевна всю жизнь аккуратно складывала свои вещи: платья, юбки, кофточки чтобы были как новые. С самого детства она приучала это делать и сына. А в шкафах Лидии всегда царила неразбериха. Каждое утро она копошилась среди мятой одежды, возмущалась, что нечего надеть, потом торопливо гладили паром паузные кофты, похожие на скомканную бумагу.
Прошло всего три недели с тех пор, как Юрий похоронил мать. Александре Васильевне нужна была забота и покой, лечение уже почти не помогало: четвёртая стадия, всё было слишком быстро. Он забрал её к себе, старался быть рядом каждую минуту, но болезнь не пощадила. И вот, вернувшись вечером домой, Юрий застал мамину одежду заботливо сложенную при жизни теперь брошенную комом на полу, словно ненужную тряпьё.
Это вся твоя благодарность моей маме? дрогнувшим голосом спросил он.
Опомнись! Лидия огрызнулась, Мы же не музей открываем, Юр! Мамы твоей уже нет, пойми это наконец! Лучше бы навещал чаще, тогда знал бы, как тяжело ей было! Не нужно это всё держать!
Каждое её слово било под дых. Юрий почувствовал, как густая волна злости и боли накрывает его, лишая дыхания.
Уйди, прошептал он, уйди, пока не сделал что-то непоправимое.
Лидия смерила его презрительным взглядом: Ладно, псих.
Для неё «психами» были все, кто не соглашался с её мнением.
Юрий не снимая ботинок, молча прошёл к старому шкафу, достал из антресоли большую клетчатую сумку такие они брали, когда перевозили вещи в эту квартиру. Он бережно сложил туда всё не кидал, а аккуратно сворачивал в ровные стопки. Сверху поместил синюю куртку мамы и пакет с её старой обувью. В ногах вертелся их сынишка трёхлетний Сашка. Он пытался помочь, подал одну кофту и, насыпив свой игрушечный грузовик, уложил его к маминой обуви. Юрий поискал в ящике у зеркала ключ, засунул в карман.
Пап, ты куда? тоненько спросил Сашка.
Вернусь скоро. Ты иди к маме, ладно?
Подожди! Лидия появилась в дверях, Ты что, уходишь? А ужин? Куда намылился в такую ночь?
Не хочу больше ничего, глухо ответил Юрий. Я уже наелся твоим безразличием.
Он, даже не обернувшись, хлопнул дверью. На улице была бесснежная весна запах мокрых тротуаров и ночное небо с мерцающими окнами соседних многоэтажек. Юрий завёл «Ладу», выехал со своего двора и направился по Каширскому шоссе к МКАД. Он гнал, не замечая ни гипермаркетов, ни автострад, ни рекламы о дешёвых турах всё вокруг плавилось в его сознании, уходило за грань. Всё, кроме одного: мамы больше нет. Больше не спросить её совета, не услышать голос, не почувствовать ладонь, которая снимала усталость одним прикосновением.
В какой-то момент он остановился у придорожного кафе. Взял чай и пару пирожков кусал и не чувствовал вкуса. Потом снова за руль и три часа пути словно во сне, будто его несёт река, и сил изменить направление нет.
Въехал в посёлок поздно ночью. Дома с покосившимися заборами утопали во тьме, окна матери казались немыми, слепыми. Вдыхая прохладный, пахнущий плесенью воздух, он тихо поднялся по скрипучим ступеням крыльца, открыл калитку. Телефон зажёгся от тёмного экрана: пять пропущенных от Лидии. Он переключил аппарат на беззвучный, убрал поглубже. Тяжело пахло черёмухой сладко и почти приторно, бабочки кружились у ворот в конце улицы.
Скользнул ключом в замочную скважину зажёг свет в сенях. У порога стояли мамины тапочки, сбоку её домашние туфли с красными зайками, старенькие, залюбленные. Юрий собрался с духом, прошёл к двери внутренней, нащупал выключатель. Всё было как раньше шкаф с маминой любимой посудой, гладильная доска с полосатым чехлом у окна, на комоде расчёска, тюбик помады, пакет макарон с красной наклейкой «низкая цена».
Он прошёл в бывшую свою комнату теперь это была мамина спальня. Кроватка, подушки аккуратно сложены пирамидкой. Юрий опустился на край, сжал руками голову. Комната как будто замерла во времени, хранила тепло и воспоминания. Он склонился, уткнулся лбом в колени, а пальцы вцепились в одеяло. Тело сотрясала судорога слёз.
Он плакал и не мог остановиться всё бурей, рыдания звучали в пустом доме. За то, что не сказал маме главных слов, когда она в последний раз сжала его руку. За то, что отдалился звонки стали реже, дела захлёстывали, вечная суета вытесняла важное, пока болезнь вдруг не стала бесповоротной.
Прости, мама… шептал он в пространстве, прости…
Всё, что хотел бы ей сказать, казалось сейчас немыслимо важным и невозможным: «Спасибо за заботу… за то, что верил в меня… за дом, где всегда ждут, понимают, любят…». Но ни одной фразы так и не прорвалось наружу сколько раз за жизнь мы не находим слов для самых главных чувств?
Он так и заснул не раздеваясь, прямо на маминой кровати, только одеялом укрылся. Сон пришёл быстрый, выматывающий без снов, без мыслей.
Проснулся рано, будто организм всю ночь готовился к заутреннему дню. Вышел на крыльцо берёзы стояли у дороги свежей листвой, как молодые девчонки на выпускном. Птичий щебет, морозная прохлада и ощущение боли немного отступило, уступая место светлой грусти. Юрий развернул сумку, начал раскладывать мамины вещи обратно в шкаф каждая сложена, развешена. Её наряды, её туфли, каждая деталь всё цело, всё хранит память.
Он провёл ладонью по плечикам, на которых висели блузки, ощутил на мгновение запах. Ощущение, будто мама рядом, чуть дышит за спиной, улыбается своей мудрой, материнской улыбкой.
Взяв телефон, Юрий коротко набрал начальнику: Я сегодня не выйду. Семейное.
Жене написал: «Извини, я вечером приеду. Люблю».
Около дома цвели нарциссы и тюльпаны, вдали под крыжовником ландыши. Он нарвал цветов, составил три букета. На кладбище его ждали брат, отец и мама.
По дороге зашёл в магазин взял чёрный хлеб, молоко и по просьбе продавщицы тёти Веры кусок домашней брынзы.
О, Юрка! Ты опять у мамы? удивилась она.
Приехал, отрывисто проговорил он.
Возьми брынзы твоя мама всегда брала.
Спасибо, с усилием ответил он, Всё хорошо у тебя?
Как сказать… вздохнула Вера. С сыном горе, всё с друзьями пьёт.
Юрий позавтракал прямо на кладбище все трое покоились рядом: брат погиб в двадцать рухнул с крыши, когда латал старую черепицу, отец ушёл пять лет назад. Он разложил цветы и угощение брату, отцу, матери. Перед глазами всплывали семейные забавы, рыбалка на рассвете, ежедневные крики мамы: «Юриииик, обедать!» во дворе сразу смолкали мальчишки. Тогда казалось стыдно, а сейчас как бы хотелось снова это услышать…
Погладил крест на свежей маминой могиле.
Мам, прости меня… Без тебя так пусто. Как много не сказал… Спасибо за детство, за тепло, за дом… Вы были самыми лучшими, хрипел он, вытирая слёзы.
Нужно идти дальше. Юрий шёл по деревенской тропке, обрывал прошлогоднюю траву, жевал молодые стебли. Навстречу показался Серёга, сын продавщицы опухший, с красным лицом, пьяный.
О, Юрёк! Ты снова тут? покачиваясь, ухмыльнулся Серёга.
У родителей был. А у тебя что за праздник?
Серёга выудил из кармана календарик: Всемирный день черепахи! важно сообщил он.
Юрий едко усмехнулся:
Слушай, Серёж, береги мать. Она у тебя не вечная. Потом жалеть будешь.
Оставил его задумчиво шаркающим по гравию деревенской улицы.
Ладно… будь, донеслось ему вслед.
Счастливо, коротко кинул Юрий, не оборачиваясь и шагнул под звонкое утро, туда, где были его чувства, тревоги, и, главное, память о семье, которую не уносит ни время, ни расстояния.
