Катя набрела на него случайно — в подземке у Казанского вокзала в Москве, где воздух был густ от запаха чебуреков, дешёвого чая с лимоном и вечных сквозняков. Он стоял, облокотившись на облезлую плитку, с расстроенной гитарой в руках, и напевал. Не для публики, не на показ — так, будто разговаривал сам с собой. Но голос его пробивался сквозь гул толпы, цеплялся за уши и врезался в память. И она узнала его сразу.
Голос из прошлой жизни.
Тот самый, от которого когда-то учащался пульс, ночи казались короче, а надежды — ярче, как огни новогодней ёлки в её одинокой квартире. Голос, который она пыталась забыть, но он всё равно жил где-то глубоко, в том уголке души, где всё звучит слишком громко и слишком больно.
Сергей.
На нём была та же потрёпанная кожанка — верная спутница всех его скитаний. Волосы отросли, щетина стала гуще, а во взгляде — всё та же неуловимая искорка, будто он вечно между двумя станциями, вечно в ожидании чего-то, что нельзя объяснить словами. Она замедлила шаг. Порылась в сумке. Нашла пару монет. Бросила в гитарный чехол, и рублями звонко отозвалось эхо их общей истории.
Он не сразу поднял глаза. А когда встретил её взгляд — не удивился. Кивнул, словно они расстались только вчера, словне годы не разбросали их по разным углам жизни.
— Привет, — сказал он тихо, с лёгкой хрипотцой. — Ничего не изменилось.
Она усмехнулась:
— А ты — совсем другой.
— Жизнь, — он развёл руками, и в этом жесте была вся его биография. — Кому-то она дарит квартиры в центре, кому-то — только песни под аркой.
— Тебе что досталось?
— Дорогу. Да десяток баллад, которые никто не слушает.
Он ухмыльнулся, но в глазах не было той бравады, что когда-то сносила ей голову. В напеве, который он затянул, слышались мотивы о поездах, о разбитых сердцах и о невозвратных билетах.
— Всё ещё поёшь? — спросила она, хотя ответ знала заранее.
— Теперь только и делаю, что пою, — ответил он, и в голосе была лёгкость, которой раньше не было. — Честнее как-то. Никто не требует стать кем-то. Никто не ждёт подвигов.
— И хватает?
— Теперь — да. Раньше гнался за чем-то огромным. Теперь просто живу.
Они замолчали. Мимо спешили люди, город гудел, не подозревая, что когда-то их связывала тонкая ниточка, которую так легко порвать. Что она ждала его у подъезда, писала сообщения, на которые он не отвечал, звонила в никуда. Что он исчез без объяснений, без прощальных слов. Просто растворился, будто её и не существовало.
— Я тогда не мог по-другому, — вдруг сказал он, глядя куда-то мимо. — Не оправдываюсь. Просто… был пустым.
— А теперь?
Он провёл пальцем по струнам, и они отозвались тихим звоном, будто отголоском из другого времени.
— Теперь хоть пою. Не убегаю. Уже прогресс, да?
Она кивнула. Медленно, нерешительно. Внутри что-то ёкнуло — не обида, не боль, а что-то лёгкое, почти невесомое. Будто старая пластинка заиграла снова, но уже не рвала душу, не заставляла плакать в подушку. В груди отозвалось, но без прежней тяжести.
— Мне пора, — сказала она. — Ждут.
Он не стал удерживать. Только спросил, почти шёпотом:
— Может, кофе? Просто так. Без лишних слов.
Она взглянула на него. На этот переход, на гитару, на глаза, в которых всё ещё бродили странные огни. Он всегда был таким — чуть в стороне, чуть недоступный, даже стоя рядом.
— Не сегодня, Серёжа, — ответила она. — Спасибо. Я больше не пью “просто кофе”. Он всегда оказывается с подтекстом.
И пошла. Шаг за шагом, всё увереннее. Не оглядываясь. Словно с каждым шагом оставляла позади не его, а ту себя, что верила в сказки.
Впереди — метро, встречи, вечные отчеты, вечер под пледом с книжкой. Жизнь, которая не топчется на месте. Которая идёт вперёд — без пауз, без оглядки.
Иногда люди возвращаются. Не чтобы остаться. А чтобы напомнить: ты уже ушла. И это было лучшим решением.
Она ушла. И впервые за долгое время вздохнула свободно.
