10 сентября.
Не приезжай больше, внук…
— Ну всё, дедуля, поехал! Отлично у вас, как в детстве! Баня — просто прелесть! Будто заново родился! Через недельку, может, опять загляну!
— Лучше не возвращайся, Ваня… — бабушка вытерла ладони о фартук и тяжело вздохнула.
— Бабуль, ты о чём? — Ваня остолбенел. Он ведь был уверен, что для них он — кровиночка, родной. До десяти лет с ними рос, звал их мамой и отцом.
— Да не к чему, — резко бросил дед, хмуро глядя исподлобья. — Теперь понял, отчего жена тебя бросила. И как ты, скажи на милость, таким вырос…
Он махнул рукой, развернулся и, прихрамывая, заковылял к сараю.
— Де-е-ед! — Бабка выбежала на крыльцо босая, не обращая внимания на холодный сентябрьский ветер и моросящий дождь. Берёзовые листья бестолково кружились в воздухе, а небо затягивало тяжёлыми тучами.
— Де-е-ед, Ваня звонил! Едет! Вот счастье-то! — радостно закричала она, прижимая руки к груди.
Старик выпрямился, хрустнул спиной, вытер пот с лица рукавом потрёпанной телогрейки.
— Ты чего босая? Простынешь! — сердито буркнул он. — Иди в дом, сейчас приду.
— Да я… просто обрадовалась, сердце ёкнуло…
— Иди, говорю!
Старуха всхлипнула и поплелась в избу. А внутри всё клокотало. Ваня — их Ванюшка, радость их жизни. С пелёнок растили, первые шаги, первое слово — «деда»… А потом невестка объявилась. Забрала. Забрала, когда «устроилась». Через десять лет. Как будто на время взяла, и срок вышел. Дед тогда злился, ругался, гнал её, но всё зря — уехали. Ваня плакал, сначала часто звонил, потом реже… всё реже…
И с тех пор в доме — тишина. Душа опустела. А когда женился — даже не сказал. Узнали от соседей. Больно было. Горько. И вот — позвонил, едет. В груди затеплилась надежда.
Три дня бабка суетилась, как перед Рождеством. Полы вымыла, пирогов напекла. Не спала — гадала: каким стал, вырос, наверное, статный…
К вечеру во двор въехала чёрная, лакированная машина. Стекла — тёмные, как смоль. Мурашки по спине. Из машины вышел Ваня — крепкий, стриженный под ноль, в модной куртке. Ухмыльнулся. Поздоровался.
— Дедуля, бабуля! Есть чего перекусить? Умираю с голоду!
— Конечно, внучек. Заходи…
Подарков никто и не ждал — не до того. Но хоть бы по-людски… Хоть что-то…
Наелся, ноги на стол закинул, сигарету закурил и давай рассказывать, как у него «всё зашибись». Дед скривился, губы задрожали, встал и пошёл к поленнице.
А тот всё нёс. Про жену свою рассказывал — дочь чиновника. Как она его «не понимала», всё бегала к папочке. Как на работу гнали, а он не для этого, мол, женился. Уволили. Жить негде. Теперь — таксист. Машина вот, чёрная, с окнами как пропасть.
— Денег надо, — заявил. — У вас же, дед, есть депозит. Ты пожил, теперь моя очередь.
Дед молча рубил дрова. Руки чесались, но бабка остановила. Отвела мужа. А сама сидела, слушала этого чужого парня, крестилась украдкой. За полночь он уснул, прямо за столом, с пустым стаканом в руке.
Утром проснулся — бодрячком. Как огурчик. Баню опять затребовал. Наелся. Вывалился на крыльцо и заявил, что пора. Поедет.
— Ну и катись, — пробурчал дед, застёгивая бушлат.
А бабка смотрела на старика и видела: за сутки он постарел на десять лет. Опустился, согнулся.
— Ванюша, — сказала она, кутаясь в платок. — Одно скажу тебе на прощание. Мир крутится не вокруг тебя. Ты — пылинка. Как ты к людям — так и они к тебе. А душа твоя… она как стёкла в твоей машине. Вроде есть, а сквозь них — тьма.
Она перекрестила его и пошла за дедом, прижимая ладонь к груди. В этом холодном сентябре стало ясно — весны для них больше не будет.
И не возвращайся…
