В одном из скверов Нижнего Новгорода на холодной железной скамейке сидел пожилой мужчина, кутаясь в потрёпанный плащ. Когда-то он носил его, работая сантехником в ЖЭКе. Звали его Иван Петрович. Вдовец, пенсионер, отец единственного сына и, как он думал, счастливый дед. Но всё рассыпалось в один миг, будто карточный домик под напором чужой воли.
Когда сын привёл в дом жену, Алину, сердце Ивана сжалось. Её слащавая улыбка и ледяной взгляд были словно предвестники беды. Она не кричала, не устраивала сцен — методично, как бульдозер, вытесняла из их жизни всё «лишнее». И Иван сразу это понял.
Сначала исчезли его вещи. Любимые книги отправились на балкон, старое кресло — «на помойку, оно же совковое!» Даже его заварочный чайник куда-то пропал. Потом пошли намёки: «Пап, тебе бы на дачу, воздух свежий». А потом и прямое: «Может, тебе к тёте Кате в деревню перебраться?»
Иван не спорил. Собрал котомку — две рубашки, фото покойной жены Марии — и ушёл. Без слов, без слёз, только с каменной тяжестью в груди.
Дни он проводил на скамейке в сквере, где когда-то гулял с женой, а потом — с маленьким Серёжей. Сидел, курил, смотрел на голые деревья.
Как-то в особенно колючий морозец раздался голос:
— Иван? Да не может быть…
Перед ним стояла женщина в пуховом платке, с авоськой из «Пятёрочки». Знакомые глаза. Галина Степановна. Первая любовь, которую он потерял из-за армии, а потом забыл, женившись на Маше.
— Что ты тут, как бомжик, сидишь? — спросила она, доставая из сумки термос и пирожки с капустой.
Горячий чай растопил лёд в душе. Иван молча глотнул, а потом неожиданно выпалил:
— Сынок с женой выперли. Квартира его, мол, а я — балласт.
Галина села рядом, будто и не прошло сорока лет.
— Ну и дурак же ты, — вздохнула она. — Пойдём ко мне, отогреешься.
Её домик пах пирогами и лавандой. На стене висели вышитые рушники, на кухне шуршал радиоприёмник.
— Живу одна, — сказала она. — Муж помер, детей не случилось. Кот да огород — вот и вся компания.
Дни текли медленно. Иван чинил ей кран, колол дрова, рассказывал байки из ЖЭКа. Галина варила борщ, штопала ему носки, смеялась над его шутками.
Но однажды в дверь постучали. На пороге стоял Сергей.
— Пап… — пробормотал он. — Алина сбежала. Оказалось, у неё другой мужик был…
Галина строго посмотрела на него:
— Отец — не пуфик. Нельзя выкинуть, а потом передумать.
Иван молчал. Потом вздохнул:
— Ладно. Прощаю. Но жить я останусь здесь.
Через год в их жизни появился внук Ваня. Мальчик приносил рисунки — «это вы с бабой Галей на скамейке».
— Живёшь, Петрович, — говорила Галина, наблюдая, как он учит внука строгать.
Они расписались тихо, без пафоса. В ЗАГСе тётка в бигуди ухмыльнулась: «Поздняк метаться-то в ваши годы!»
— Для любви, мать, возраста нет, — огрызнулась Галина.
Годы шли. Иван писал воспоминания для внука — про жизнь, про потери, про всё. А однажды к дому подошла Алина, постаревшая, с потухшим взглядом.
— Я ошиблась… — начала она.
— Знаю, — перебил Иван. — Но тут тепло и пироги. А ты принесла мороз. Иди греться туда, где тебя ждут.
И закрыл калитку.
Галина ушла первой, во сне. На похоронах было полсела. Ваня потом выпустил книгу её рецептов с историями деда. Назвал: «Скамейка. Как бабка Галя деда Ивана отогрела».
Сам Иван тихо уснул на той самой скамейке через год. Люди теперь там табличку повесили: «Не проходите мимо. Старость тоже ждёт тепла».
А внук Ваня каждое воскресенье приводит туда своих детей. И рассказывает, как дед с бабкой нашли друг друга. Потому что любовь — это просто. Это когда кто-то говорит: «Иди ко мне. Ты больше не один».