Возвращаюсь домой раньше обычного и застаю свекровь за глажкой моих вещей. Теперь боюсь оставлять в квартире даже носки.
Я никогда не думала о своей свекрови плохо. Напротив, я уважала её – как мать моего мужа, как женщину, вырастившую прекрасного сына. Но уважение не отменяет личных границ. И вот я стою в гостиной, с каменным лицом наблюдая, как она утюжит мои шёлковые блузки, а её подруга Людмила Петровна лениво потягивает чай из моего любимого гжельского стакана. Хочется кричать. От злости. От стыда.
Мы с мужем Артёмом изначально решили не переезжать к его маме. Он уговаривал: «Экономия, поддержка с её стороны». Но я знала – мы с ней слишком разные. Да, она хлопотунья, чистюля, вечный двигатель. Но в её доме мне было бы душно. Остались в моей московской квартире. Я настояла, чтобы не сдавали её – на всякий случай. Артём сначала недоумевал, но согласился: своя крепость, свои законы.
Свекровь навещала часто. Слишком. Пока это происходило при нас, я терпела. Она была как смерч с тряпкой – замечала каждую пылинку, немытую чашку, недосушенное бельё. То бросалась отмывать духовку, то скребла невидимые пятна на паркете. Артём уговаривал: «Мама, отдохни», – а она будто не слышала. Усталость – не про неё.
Я мирилась. У меня две работы, домашние хлопоты, к вечеру сил нет. Пусть моет, если хочет. Лишь бы не трогала мои вещи.
Иногда капризничала: просила купить редкие пряности, ворчала из-за сковородки с пригоревшим маслом. Но это было терпимо.
А потом случилось «то самое». Я везла документы по поручению начальника, и меня окатило грязью из-под колёс проезжающей «Лады». Вся в мокрых пятнах, с волосами, слипшимися от грязи. Позвонила в офис – велели ехать домой, в таком виде клиентов не принимают.
Захожу в квартиру, слышу голоса. Обрадовалась – думала, Артём случайно вернулся раньше. Но нет: свекровь с подругой. На гладильной доске – мои вещи. Мои дорогие шёлковые вещи, которые я стираю только вручную и глажу через марлю. А она водит по ним раскалённым утюгом. Подруга хихикает над чем-то, не замечая, как у меня холодеют руки.
Сдавленно спрашиваю: «Как вы здесь оказались?» Свекровь пожимает плечами: «А что, мать не может навестить сына? У меня ключ есть». Ключ, который дал ей Артём – «на экстренный случай».
Но кто решил, что экстренный случай – это перестирать моё бельё и перегладить все платья? Теперь мне противно открывать шкаф – вдруг она уже копалась там? Невыносимо думать, что чужие руки трогали мои личные вещи.
Они ушли. Обиженно, с достоинством. А я долго сидела в ванной, разглядывая испорченную блузку, и не понимала, что болит сильнее – шёлк или моё самолюбие.
На следующий день сменила замки. Артёму сказала жёстко: никаких ключей больше никому. Думаю поставить камеру в прихожей. Чтобы знать, кто и когда приходил в мой дом.
Теперь не могу расслабиться. Даже в собственной квартире не чувствую себя в безопасности. Дело не в утюге и не в стирке. А в том, что у меня отняли право на личное пространство. И самое страшное – мой муж даже не видит в этом проблемы.
