Неугомонная
С малых лет Василиса грезила о врачебном деле. Росла в глухой деревушке, каждый день бегала за три версты в соседнее село — там стояла новая просторная школа, фельдшерский пункт, почта да три лавки.
Училась девочка прилежно, всё схватывала на лету. Как-то утром, уже в пятом классе, мать ворвалась в горницу с ведром парного молока:
— Васька, подъём! Солнце уже в зените! — крикнула Татьяна, суя в руки дочери свёрток с горячими оладьями.
Девчонка вскочила, умылась ледяной водой, наспех переоделась и стремглав бросилась к школе. Три километра бежала, считая верстовые столбы, запыхавшись, замедляла шаг — и снова вперёд.
— Опоздаю! — доносилось в её голове.
Влетела в класс с последним звонком. Только успела сесть, как вошла учительница Марфа Петровна.
— Василиса, ты будто чёрт за тобой гнался! — прошептала соседка по парте Анька.
— Проспала… — буркнула она и уткнулась в учебник.
После уроков шли с подругами по проселочной дороге, дразнясь с мальчишками. Дома, как обычно, ни души — отец на лесопилке, мать с почтой по хуторам. Только переступила порог — из горницы донёсся хриплый кашель.
— Кто тут? — обомлела Василиса. — Домовой, что ли?
Раньше смеялась над бабушкиными сказками, а теперь дрожала, прижавшись к двери. Осмелившись, прислушалась — кашель повторился. Мужской, надсадный.
— Папа на работе… Кто же?
Не решившись заглянуть за занавеску, наскоро перекусила и выбежала на улицу. Увидела соседского парня Мишку:
— Мишаня! У нас дома нечисть кашляет! Пойдём, страшно одной!
Подростки вернулись в избу. За занавеской на койке лежал иссохший, как щепка, мужик.
— Здорово… — прохрипел он. — Геннадий я… дядя твой.
Василиса глаза округлила — никакого дядьки она не помнила.
Когда вечером вернулась мать, выяснилось: брат её, Генка, только из тюрьмы. В шестнадцать за кражу из сельмага схлопотал срок — сначала детская колония, потом “взрослая зона”. Теперь вернулся еле живой — чахотка да цинга.
Ночью Василиса не спала, слушая, как дядя бьётся в кашле. Вспомнила про старуху Фёклу — знахарку из соседней деревни.
Наутро после уроков рванула к ней. Бабка усадила за стол, налила чаю с малиновым вареньем:
— Рассказывай, касатка, про хворь дядиного.
Выслушав, старуха полезла на полати — достала свёртки с травами, что-то шепча над ними.
— Отвар из чабреца — трижды в день. Корень алтея — на ночь. А это — медвежье ушко, для лёгких…
Дома Василиса разложила пакетики на столе. Мать лишь головой покачала — не верила в травяные снадобья.
Но девочка каждое утро вставала до свету — варила отвары, подкладывала дяде под спину подушки, заставляла дышать над паром.
— Ох и неугомонная же ты, Василёк! — хрипел Геннадий, покорно глотая горькие настои.
К лету он уже сидел на лавке у крыльца. Василиса водила его босиком по росе, потом — к реке. Как-то раз, оставшись один, Генка впервые за долгие годы перекрестился:
— Господи… Дай сил этой девчонке. Вишь, как за меня бьётся…
К осени дядя окреп — стал помогать по хозяйству: дрова колол, скотину кормил. Устроился на лесопилку. Как-то Василина навестила его там — с порога заявила:
— Мужики, а у вас тут — свинарник! Дяде Гене дышать нечем!
Когда бригада вернулась с работы — ахнулаРабочие застали сверкающий чистотой барак, а на окнах — новые ситцевые занавески, которые Василиса принесла и повесила, не спросив ни у кого разрешения.
