Владимир опомнился и осознал, что стоит на табуретке с верёвкой в руках, и со стороны это выглядит крайне подозрительно. Владимир сидел на кровати в одних трусах, свесив ноги. Ему снова почудилось, что мать зовёт его.
“Володя, сынок… Володя…”
Почти каждую ночь он просыпался от её голоса. Знал же, что не может она звать его — три недели как её не стало. Но всё равно садился, прислушивался, ждал.
Последние полгода она не вставала. Владимир перешёл на удалёнку, чтобы быть рядом. Пробовал нанять сиделку, но та через два дня сбежала, прихватив мамины золотые серёжки и все наличные. Больше он не рисковал.
Работая за ноутбуком, постоянно прислушивался, бросался к матери по первому зову. Уставал так, что порой засыпал прямо за столом. В ту ночь он вскочил от её голоса, рванул в комнату — а она уже не дышала. Он плакал и просил прощения за то, что кроме горя, чувствовал и облегчение. Отмучилась. Теперь он свободен.
Но вот три недели он живёт один, а радости нет — только давящая пустота.
Мать была весёлой, бодрой. Напевала, когда гладила или мыла пол. Казалось, так будет всегда. Владимир не мог представить, что она станет угасать.
Спать уже не хотелось. Глянул на часы — полседьмого. За окном висела серая осенняя муть. Она просочилась и в комнату, вымыла все краски. Тихо, пусто, уныло.
Ему казалось, что и сам он стал серым, безжизненным. Владимир встал, оделся и подошёл к двери в её комнату. Он заходил туда лишь раз после её смерти — выбирал платье для похорон. Резко распахнул дверь. В нос ударил знакомый запах лекарств, болезней и немощи. Стараясь не смотреть на пустую постель, подошёл к окну, дёрнул штору и распахнул его.
В комнату ворвался свежий влажный воздух и шум просыпающегося города. И странным образом комната ожила — краски стали ярче. Владимир почувствовал прилив сил. Он сдёрнул постельное бельё, скинул мамин халат со стула — всё полетело на пол. Набралась куча. Затолкал в стиралку.
Вернулся с мусорным ведром и в один момент смел с тумбочки горы таблеток и пузырьков. Там же оказался стакан, из которого поил мать.
Застелил кровать покрывалом, выкинул хлам, протёр пыль и вымыл пол. Комната не стала уютнее, но дышать стало легче. Воодушевившись, он убрал всю квартиру.
Удовлетворённо подошёл к окну, пока грелся чайник. Солнце, словно вдохновившись его энергией, прорвало облака. Вдалеке появилась рваная полоска голубого неба. Настроение поднялось.
Холодильник был пуст. Владимир не помнил, что ел в последние дни — если вообще ел. Мать могла есть лишь протёртые супы-пюре. Готовить для себя что-то отдельно сил не было — ел то же, что и она. Потом доедал оставшееся после поминок. Но сейчас в холодильнике стояла лишь полупустая банка солёных огурцов с плесенью на рассоле да бутылка прокисшего молока. Всё отправилось в мусор.
Пришлось ограничиться кофе. Но от него в желудке стало противно. Владимир накинул куртку, сунул в карбан карту и вышел выкинуть мусор. По дороге зашёл в магазин — хлеб, молоко, макароны, полколбасы, яблоки… Купил бы больше, но вовремя остановился.
Дома поставил вариться макароны, сам же набросился на бутерброды. Услышал, как стиралка закончила.
Белья было много — вся ванная в верёвках. Балкона не было, сушилки тоже. Владимир почесал затылок. Вариант один — натянуть верёвку в комнате. Кто придёт-то? Бельё высохнет за пару часов. Осталось найти верёвку. В прихожей, в тумбочке с “нужным хламом”, лежал моток.
Внезапно вспомнил Ольгу. Два года встречались. Мать не против свадьбы была, но Владимир тянул. Любил, но уставал от её вечных планов на будущее. Мать говорила: “Не женишься сейчас — не женишься никогда”. Он сдался. Но тут она заболела, Ольга сама отложила свадьбу. Кому охота возиться со свекровью?
Сначала помогала, потом звонила всё реже, потом вообще пропала. Он позвонил, сказал, что мать умерла, позвал на похороны — та промямлила соболезнования, но не пришла. Честно, он и не расстроился.
Владимир огляделся. Один конец верёвки — к трубе, другой… Нашёл гвоздь, вбил в дверной косяк. Слава богу, они с матерью не поменяли старые деревянные двери на новомодный ДСП.
“Выдержит ли верёвка мой вес?” — Владимир даже опустил руки. “Чёрт, что за мысли”.
За дверью застучали каблуки. В соседней квартире недавно поселилась девушка. Раньше там жили старики, но осенью они уехали в деревню и сдали квартиру.
Он уже слышал эти каблуки — утром на работу, вечером обратно. Никто к ней не приходил. Запах её духов витал в тамбуре. На студентку не похожа, на приезжую тоже. Но сейчас каблуки замерли у его двери.
Дверь приоткрылась, и в щель робко заглянула стройная девушка. Её глаза округлились.
Владимир опомнился — он стоит на табуретке с верёвкой в руках. Со стороны это выглядело… не лучшим образом.
“У вас дверь открыта, — сказала девушка. — Извините, что отвлекаю, но не поможете?”
Он спрыгнул. Она отступила. И немудрено — он выглядел ужасно: не брит, волосы всклокочены, под глазами синяки, спортивки с вытянутыми коленями, футболка с дыркой. Типичный кандидат в самоубийцы.
“Что случилось?” — буркнул он.
“Кажется, потеряла ключи”, — пролепетала она, копаясь в сумке.
Владимир скептически посмотрел. Как она тогда в тамбур попала?
“Нет… — она подняла на него большие глаза. — Как теперь домой попаду?”
“Вызовите слесаря”, — блеснул сообразительностью Владимир.
“Сегодня же воскресенье”.
Воскресенье? Он и дней не помнил.
“Ладно, попробую открыть”. Порылся в тумбочке, нашёл отвёртки. Чувствовал, как она сверлит его взглядом.
“Стоять буОбернулся и сказал: “Слушай, а давай сначала кофе выпьем, а потом я твой замок взломаю — у меня, кажется, и ключи в кармане завалялись”.
