Владимир Петрович, только что собравший вечерний улов в плетёную корзину и идущий по узкой тропинке к своему ветхому вагончику, останавливается, будто его ударила молния. Ему не показалось. С речной мглы, густой и непроглядной, снова доносится тот же предсмертный стон крик, полный животного ужаса, от которого по спине ползут мурашки. Крик женщина в отчаянных криках просит о помощи, а рядом с ней слышатся отрывистые панические всплески воды.
Не теряя ни секунды, он бросает корзину, и несколько серебристых рыбешек всплывают на влажный песок. Сбросив тяжёлую простёгованную куртку и изношенные рабочие штаны, оставаясь лишь в потрёпанном белье, он бросается в холодную, леденящую воду. Ветер, словно разъярённый зверь, вздыбляет волны, обдавая лицо пеной и брызгами.
Плыть оказывается невыносимо трудно. Течение, обычно ленивое, сегодня коварно и сильно, хватая за ноги холодными струями. На почти середине реки, где вода тёмная и глубока, отчаянно барахтается девушка. Её чёрные волосы, словно водоросли, то поднимаются на гребень волны, то безвольно тонут в чёрной бездне. Молодой человек, которого она, судя по всему, моленно умоляет о спасении, уже достигает противоположного берега. Он не оглядывается, его движения резки и испуганы. Вытащив надувную лодку, он, озираясь по сторонам как дикий зверь, отскакивает к кромке леса, стремясь скрыться в густой чаще.
Девушка уже не кричит. На поверхности её не видно. Когда Владимир, из последних сил, достигает места, на воде остаются лишь медленные зловещие круги. Его сердце падает в пятки. Сделав глубокий глоток воздуха, он ныряет в ледяную мглу. Руками он нащупывает скользкую ткань куртки, обхватывает безвольное тело за спину и, используя вторую руку как весло, отчаянно гребёт ногами назад, к своему берегу. Каждый гребок отзывается огненной болью в мышцах, каждый вдох стоном. Но он держится, цепляясь за жизнь и за ту, что в его руках.
Вытащив девушку на берег, он, не чувствуя собственной измождённости, приступает к спасительным действиям. Руки, привыкшие к тяжёлой работе, действуют быстро и точно: поворачивают, надавливают, делают искусственное дыхание. Из лёгких хлынула мутная речная вода, тело спасённой издаёт глухой кашель, дыхание, слабое, но ровное, восстанавливается. Теперь её нужно согреть. Он собирает догорающие угли старого костра, на прогретом пеплом месте быстро устраивает настил из плоских речных камней, сверху укладывает толстый слой пушистых еловых веток. Бережно кладёт девушку на импровизированную лежанку, укрывает её своей единственной, пропахшей дымом курткой. Затем собирает разбросанные по берегу вещи, натягивает мокрую одежду на её обмёрзшее тело и садится у нового костра, протягивая дрожащие, побелевшие от холода руки к пламени.
Тепло медленно согревает, будто не желая проникать в окоченевшую плоть. Девушка лежит без движения, лишь лёгкий парок от её дыхания свидетельствует о живом. Холодная вода и пережитый шок сделали своё дело, но мужчина знает через время она очнётся. Он знает это, как знает каждый изгиб этой реки.
Он поднимает голову к небу, затянутому тяжёлыми, низкими тучами. Сквозь свинцовую пелену не видно ни звёзд, ни даже крошечного лунного светила. Всё кажется пустым и безнадёжным.
Он опускает взгляд на языки пламени, и они уносят его в прошлое, в тот же безжалостный вечер, который отнял у него всё.
Он с Ксенией и маленьким Глебом каждый год летом отправляются на рыбалку. Оставив жену с сынишкой разбирать вещи в палатке, Владимир отплывает от берега на старенькой, но надёжной лодке.
Пей чай, я сейчас вернусь с хвостовым уловом, будем есть самую ароматную уху! весело подмигивает он Ксении, его лицо озаряется счастливой, беззабочной улыбкой.
Только будь осторожен, Володя, погода портится, тревожно говорит жена, глядя на надвигающиеся тучи.
Я всё знаю, не волнуйся! кричит он уже в воде, весла разрезают зеркальную гладь.
Он бросает удочки и погружается в привычное ритуальное ожидание. Но небо внезапно почёрняется, будто наступила ночь. Шквалистый ветер гнёт деревья до земли, и с неба обрушивается стена воды. Лодку крутит, несёт в сторону, и вдруг слышен оглушительный сухой хлопок днищем зацепилась скрытая под водой коряга, словно кинжал. Воздух с неприятным шипом стремительно выходит, и мгновение спустя лодка превращается в бесформенный кусок прорезиненной ткани.
Владимир пытается плыть, но резкая судорожная боль в ноге от ледяной воды сводит её. Битва с разъярённой стихией оказывается неравной. Течение захватывает его, ударяя о твёрдое, и сознание поглощает тьма. Он приходит в себя лишь на третий день, лёжа на жёстком топчане в незнакомой, пропитанной дымом и травами избе. Попытка встать вызывает головокружение и тошноту. В дверь, шаркая ногами, входит древний старик с морщинистым лицом, будто карта прожитых лет.
Очухался, пробурчал он без лишних эмоций, ставя на табуретку миску с дымящейся похлёбкой. Держи, пей эту траву, она кровь останавливает. И кашу закуси, а то и духу твоего не останется.
Где я? прохрипел Владимир, услышав название далёкой, незнакомой области, и с ужасом понял, что его унесло за десятки, а то и сотни километров от дома.
Лихо тебя, парень, потрепало, после недолгого молчания сказал старик. Еле живого охотники ко мне приволокли. Думали, не отходишь.
Владимир снова пытается приподняться, но старик лишь отмахивается иссохшим пальцем:
Лежи, не геройствуй. Крови ты потерял загляденье. Сейчас тебе топать только смерть себе найти. Восстанавливайся. Смиряйся.
А как же семья? Жена, сын Они же не знают, что я жив! в голосе Владимира звучит отчаянная нота. Он представляет, как страдает Ксения, и сердце сжимается в болезненный узел.
Какие тут весточки? хмыкнул старик. Это тебе не город с почтой. Тут лес. Только волки воют и медведи ревут. Одна тайга кругом.
Как же вы здесь живёте? искренне спросил Владимир.
Как? Травы, грибы, орехи, ягоды. Зимой запасы берегу. Охотники изредка наведываются, гостинцы приносят. Вот и живу. Уже двадцать лет сюда хожу. Старик тяжело вздохнул и, кряхтя, забрался на свой топчан в углу. Спи. Силы копить надо.
Он вскоре захрапел, а Владимир лежит и смотрит на тусклый огонёк лучины на столе. Тень от него пляшет по стенам, и в этих танцующих контурах ему мерятся лица жены и сына. Тоска такая острая, что он сжимает зубы, чтобы не застонать. За стеной завывает вьюга, разрушая все пути и надежды.
Дни тянутся, похожие друг на друга, как узлы на верёвке. Каждое новое движение, которое удаётся выполнить ослабленному телу повернуться, сесть, удержать ложку становится маленькой победой, дарующей крупицу радости.
Встав на ноги, он медленно, как предрекал старик, выходит за порог, а мир оказывается незнакомым: всё вокруг утопает в ослепительно-белом, нетронутом снегом.
Как же мне теперь выбраться? осторожно спрашивает он хозяина, стараясь, чтобы в голосе не звучало отчаяние.
А никак, отрезал старик. Ходить ты ещё не можешь, а до трассы день пути, если не больше. Всё замело. До весны сиди. Если поправишься провожу.
А охотники? Они могут помочь?
Охотники зимой в других местах промышляют. Сюда по весне и осени ходят. Может, ктото завезёт, если удача улыбнётся Но вряд ли. Здесь теперь непроходимо. Старик покачал седой головой и, кряхтя, подкинул в печь очередное полено.
Владимир вспоминает, как из глубины реки слышит крик о помощи. Его сердце сжимается той же старой болью. Он поправляет костёр, подбрасывая сухие сучья, поднимается к девушке. Дыхание её становится глубже и ровнее, но сознание ещё не вернулось. Он укрывает её курткой и возвращается к огню, позволяя прошлому унести его в безжалостный водоворот
Старик, молчаливый, теперь помогает Владимиру: чистит снег у порога, колет дрова, топит печь. Каша из корешков и трав теперь не отталкивает, а утоляет голод. Чай, заваренный из собранных летом трав, напоминает ему о Ксении, которая тоже добавляла в чай мяту и душицу. Воспоминания сладки и горки одновременно, словно рана, которая то затихает, то вновь оживает.
Зима тянется бесконечно, время будто застывает в ледяной ловушке. Весна медленно тает, уступая землю сантиметр за сантиметром. Через два месяца продолжается борьба зимы и весны, и когда Владимир наконец ощущает силу в ногах, старик сдаётся.
Не смогу я тебя проводить, как обещал, пробормотал старик, лёжа на топчане. Сам валяюсь. Поднял тебя, а теперь себя поправлять надо.
Как же ты будешь один? Пойдём со мной! В городе врач, больница!
Какие там врачи! отмахнулся старик. Ни один твой врач тебя так не починит. Только резать знают. Мы с тобой гангрену травами отводим. Иди. Не беспокойся, я оклемаюсь. Не в первой
Старик объясняет путь, и Владимир, от всей души поблагодарив его за спасение и кров, отправляется в путь. Путь, казавшийся прямым, через несколько часов превращается в запутанное блуждание. Он идёт до темноты, но не находит тропы. Ночью спит под еловыми лапами. Просыпается от тихого шороха за спиной. Обернувшись, видит в полумраке несколько горящих зелёных точек волков. Не раздумывая, он, вспомнив юношеские навыки, вскарабкивается на ближайшую сосну и держится там до рассвета, пока стая не исчезает. Спускаться вниз он считает верной смертью.
Утром он снова идёт, уже без надежды. Дни проходят, встречаются кабансекач, рысь, наблюдающая с ветки. Ночи на деревьях необходимость. Питается тем, что находит: ягодами, кореньями, пьёт из лесных ручьев, спит урывками, прислушиваясь к каждому шороху. Сдаваться он не собирается хочет добраться до семьи, живой.
Через две недели он блуждает по бескрайней тайге, теряя счёт дням и ночам. Однажды в просвете между деревьями видит темный прямоугольник избушку. Подползает к ней, почти теряя сознание от изнеможения, и радость, охватившая его, почти болезненна. Это охотничье зимовье, но ржавый засов на двери говорит, что здесь давно никто не бывал. Внутри пахнет пылью, сухой хвоей и мышами. У единственного окна стоит широкий топчан с тонким матрасом, рядом лежит свернутая овчина. На столе запыленный мешок соли, коробок спичек, полмешка крупы и жестяная кружка.
Он выходит наружу, собирает хворост и, найдя небольшую полянку, разводит костёр. В кастрюле кипятит воду из ручья и заваривает найденные сушёные листья смородины и мяты. Сделав первый глоток горячего ароматного напитка, он почти чувствует счастье. Возвратившись в избушку, запирает дверь, забаррикадировав её палкой, и укрывается в сухой овчине.
Спит, как убитый, впервые за всё это время. Его будит рев медведя гдето рядом. Страх велик, но осознание, что он защищён стенами из лиственницы, придаёт сил.
Не зная, что делать дальше, он решает остаться, переждать. Крышка из печки согревает, он учится добывать огонь с помощью кресала, сушит грибы и ягоды, собирает целебные травы, вспоминая уроки старого лекаря.
Месяц проходит, а может и больше. На рассвете слышит отдалённые выстрелы и лай собак. Выбегает из избушки в одном белье, бросается к звукам, крича и спотыкаясь о корни. Вскоре к нему подходят четверо охотников, спасаясь от ветра. Он выбирается к людям. До родного города добирается более суток на попутных машинах, почти не спит, сжимая в кулаке тревогу. Стоит у знакомой двери своей съёмной квартиры, сердце колотится, готово выпрыгнуть из груди. Стучит. Открывает его мужчина в растянутой домашней футболке.
Он говорит, что живёт здесь уже три месяца, а прежние жильцы, по словам хозяйки, съехали сразу после того, как муж утонул. Слово «утонул» звучит как приговор, как тяжёлый удар. «Значит, Ксения считает меня мёртвым» Куда идти? Что делать? Как жить дальше? Мир плывёт перед глазами. Он бродит, не разбирая дорогу, и оказывается у здания районного отделения милиции. Внутри, запинаясь, объясняет ситуацию дежурному. Принимают заявление об утрате документов, разводят руками.
Ребята, мне надо найти семью! Они думают, что я погиб! Помогите! просит он. Ему просят написать все данные: ФИО жены, сына, родственников, друзей. Обещают помогать.
Он идёт к складу, где работал до трагедии простым кладовщиком. Ворота закрыты, на здании новый чужой логотип. Дворник, разгребая мусор, бросает: Переехали они, на новый адрес. Куда не знаю.
Город стал чужим и безразличным. Последняя надежда друг детства Сергей.Владимир, наконец, нашёл дорогу к дому, где его ждали Ксения и Глеб, и их тёплые объятия разогрели его сердце навсегда.
