Когда я вышла замуж за моего мужа, Никите было всего шесть лет.
Его мать ушла, когда ему исполнилось четыре — ни звонков, ни писем, просто тихо исчезла холодной февральской ночью. Мой муж, Дмитрий, был раздавлен. Мы познакомились год спустя, оба пытались собрать осколки своих жизней. Когда мы поженились, это было не просто про нас двоих. Это было и про Никиту.
Я не родила его, но с того момента, как переступила порог этого домика со скрипучими ступеньками и постерами футболистов на стенах, я стала его. Да, мачехой — но ещё и его будильником, тем, кто мазал хлеб маслом, помощницей в школьных проектах и тем, кто вез его в больницу в три часа ночи с температурой. Я сидела на всех школьных спектаклях и орала как сумасшедшая на футбольных матчах. Я проверяла его перед контрольными и держала за руку, когда его впервые бросила девушка.
Я никогда не пыталась заменить ему мать. Но я делала всё, чтобы он мог на меня рассчитывать.
Когда Дмитрий внезапно умер от инсульта незадолго до шестнадцатилетия Никиты, я была в отчаянии. Я потеряла партнёра, лучшего друга. Но даже сквозь боль я знала одно наверняка:
Я никуда не уйду.
Я одна подняла его с того дня. Никаких кровных уз. Никакого наследства. Только любовь. И верность.
Я смотрела, как он превращается в прекрасного мужчину. Была рядом, когда он получил письмо о зачислении в университет — ворвался на кухню, размахивая им, будто золотым билетом. Я заплатила за его поступление, помогла собрать вещи и рыдала, когда мы обнялись перед его общагой. Видела, как он получает диплом с отличием, и снова плакала от гордости.
Поэтому, когда он сказал, что женится на девушке по имени Алина, я была счастлива за него. Он выглядел таким лёгким — давно не видела его таким.
«Мама, — сказал он (да, он звал меня мамой), — я хочу, чтобы ты была везде. Выбор платья, репетиция ужина, всё».
Я не ждала, что окажусь в центре внимания. Мне было достаточно просто быть рядом.
В день свадьбы я пришла рано. Не хотела мешать — просто поддержать своего мальчика. На мне было светло-голубое платье, цвет, который, как он говорил, напоминает ему дом. В сумочке лежала маленькая бархатная коробочка.
Внутри — серебряные запонки с гравировкой: «Мальчик, которого я вырастила. Мужчина, которым я горжусь».
Они не были дорогими, но в них была моя душа.
Когда я вошла в зал, флористы суетились, квартет настраивал инструменты, организатор нервно проверяла список.
И тут ко мне подошла Алина.
Она выглядела прекрасно. Элегантно. Идеально. Платье сидело, будто сшито только для неё. Она улыбнулась мне улыбкой, которая не дошла до глаз.
«Здравствуйте, — тихо сказала она. — Как хорошо, что вы пришли».
Я улыбнулась в ответ. «Я ни за что не пропустила бы».
Она замешкалась. Взгляд скользнул по моим рукам, затем вернулся к лицу. Потом добавила:
«Просто уточню — первый ряд только для настоящих мам. Надеюсь, вы понимаете».
Слова не сразу дошли до меня. Подумала, может, это семейная традиция или рассадка. Но потом я увидела — напряжённость в её улыбке, отточенную вежливость. Она говорила именно то, что сказала.
Только для настоящих мам.
Будто пол ушёл из-под ног.
Организатор подняла взгляд — она услышала. Одна из подруг невесты заёрзала на месте. Никто не проронил ни слова.
Я сглотнула. «Конечно, — ответила, заставляя себя улыбаться. — Я понимаю».
Я дошла до самого последнего ряда. Колени дрожали. Села, сжимая коробочку на коленях, будто она могла меня удерживать.
Зазвучала музыка. Гости обернулись. Шествие началось. Все выглядели такими счастливыми.
Потом в проходе появился Никита.
Он был красив — взрослый, в тёмно-синем костюме, спокойный и собранный. Но, проходя, он пробежался взглядом по рядам. Влево, вправо — и остановился на мне, в самом конце.
Он замедлил шаг.
На лице промелькнуло недоумение. Потом — осознание. Он посмотрел вперёд, где мать Алины сидела рядом с отцом, гордая, с салфеткой в руках.
А потом развернулся и пошёл назад.
Сначала я подумала, что он что-то забыл.
НоНо потом я увидела, как он шепчет своему шаферу, и тот сразу направился ко мне, прошептав: «Анна Ивановна, Никита просит вас сесть в первом ряду».
