Свадьба раскрывала не лучшее в людях, а порой — самое дурное.
С тех пор как Катерина обручилась с Максимом, она поняла: главной проблемой будет не гостевой список, не траты и волокита — мать её, Валентина Петровна. Та всегда притягивала взгляды. Статная, властная, привыкшая командовать парадом, она видела в дочкиной свадьбе не праздник любви, а сцену для себя.
Сперва Катя пропускала мимо ушей её колкости: восхищение, как белый цвет гостям к лицу, ностальгию о старых фасонах, фразы вроде: «А помнишь, на свадьбе тёти Марины, все думали, я невеста!» Но когда мать тайно заказала визажиста и парикмахера себе на утро венчания, тревога зазвенела в душе.
А потом было платье.
Сама Катя выбрала простое, как утро, белое платье — отражение тихой души. Но средь дня, заскочив к матери без звонка, она наткнулась на кухонном столе на чек: сшитый на заказ белоснежный наряд с жемчужной россыпью да шлейфом длинным. Яснее не скажешь — Валентина Петровна собиралась в белом на свадьбу дочери.
Катя высказала ей всё, ждала оправданий, хоть лжи. Но мать лишь улыбнулась: «Доченька, люди ждут от меня блеска. Не моя вина, коль голубку затмлю».
Оцепенев от боли и обиды, Катя осознала: надо брать бразды не только свадьбы, но жизни своей. С подружками-свидетелями родился дерзкий замысел.
В день венчания гости, войдя в зал, обомлели: все подружки невесты, от главной свидетельницы до крохотных фрейлин, сияли белоснежными одеяниями. Платья струились, лёгкие, как облака, похожие меж собой, будто сшиты по единой мерке. Точно толпа невест явилась на показ модный сквозь сонный туман.
И вот Валентина Петровна вступила под своды. Застыла.
Её платье роскошное, заветное, желанное — стало просто белым камушком в белоснежной горке. Тех восхищённых вздохов, что ждала, она не уловила. Головы к ней не повернулись. Шёпота не возникло. Она… растворилась.
А музыка сменила ритм. Взгляды потянулись к концу зала. Там стояла Катя. Не в белом. В платье цвета крови и золота. Ткань играла отблесками, фигура горела, как костёр посреди метеличной степи. Сияла. Величием… Незабываемо.
Ахнули гости. Взлетели телефоны. Даже Максим остолбенел, сражённый.
Средь моря «невест» Валентина Петровна поняла: дочь её перехитрила. Тихо и блистательно.
Венчались, обмениваясь клятвами, чья любовь затмила любые наряды. Но празднуя дальше, Катя заприметила мать в углу. Ту, чья привычная стать потухла. Смиренная. Чужая.
После торта, на закате плясок, Катя подошла.
«Прекрасны вы были нынче, матушка», — с лаской молвила.
Взгляды встретились. Ни спеси, ни вражды — лишь тихая, тёплая улыбка.
«И ты, Катенька, — отозвалась мать. — Не думала… что затмишь меня».
Катя взяла её руку. «Не в затмении суть, мама. Лишь день мой… хотела я свой».
Кивнула медленно Валентина Петровна: «Твой день. Заработанный тобой».
В тот вечер впервые за годы не спорили они. Смеялись. Вспоминали. И по мере, как свет лампочки над столом сдвинулся куда-то вбок, сместилось нечто важнее — их души. От соперничества к теплу, что глубже слов и дороже злата.
