Детские обиды
Люба разложила гречневую кашу по тарелкам, нарисовала сметаной улыбающуюся рожицу в тарелке сына.
— Мужчины! Завтракать! — крикнула она, разливая по кружкам свежезаваренный чай.
Серёжа сел за стол и насупился, глядя на тарелку.
— Не люблю гречку, — буркнул он.
— Это ещё что за новости? Гречка полезная. Хочешь на каток — сначала нормально поешь, — Иван сел напротив сына, зачерпнул кашу и отправил в рот.
— М-м-м… Объедение. Наша мама — кудесница. Поверь, никто так гречку не готовит, как она.
Серёжа недоверчиво покосился на отца, но тоже взял ложку. Когда тарелка опустела, Люба убрала её и подвинула сыну чашку.
— Что-то случилось? — спросила она мужа. — В последние дни ты весь в себе. На работе проблемы?
— Я всё съел. Когда на каток пойдём? — оживился Серёжа.
— Иди, поиграй. Нам с мамой надо поговорить, — Иван уловил недовольный взгляд сына. — Чуть позже. Иди.
Любе на миг показалось, что она читает его мысли: то ли заплакать из-за возможного срыва катка, то ли уйти мучиться в комнату. Она улыбнулась и кивнула, давая понять — каток будет, просто не сейчас.
Серёжа сполз с табуретки и, надувшись, вышел из кухни.
— Так в чём дело? — Люба села на его место.
— Даже не знаю, с чего начать. Сам не понимаю, что со мной, — Иван покрутил чашку по столу.
— У тебя есть другая? Собираешься уйти? — прямо спросила Люба.
— Любка, ты о чём? Как тебе такое в голову пришло? — вспыхнул Иван.
— А что мне думать? Если на работе всё в порядке, что ещё могло тебя так выбить из колеи? — она начала терять терпение. — Вчера просила вынести мусор. Кивнул, но так и не вынес. Весь в облаках. Говори, только не ври.
Иван пристально посмотрел на жену.
— Ко мне приходила мать, — наконец выдавил он.
Люба видела, как тяжело ему дались эти слова.
— Во сне? И что она тебе на том свете нашептала, что ты уже третий день как не свой? — пошутила она.
— Нет, не во сне. Живая. — Иван резко отодвинул чашку.
Чай пролился на стол. Люба вскочила, схватила губку и вытерла лужу.
— Она же умерла. Или ты всё это время врал? — швырнула губку в раковину и села обратно.
— Не врал. Ты что, не понимаешь? Для меня она действительно умерла, — раздражённо сказал Иван.
— Давай по порядку. Умерла, живая… Объясни. Я слушаю.
— Что объяснять? Мне было лет десять. Отец пил. Они с матерью вечно ругались. Она была красивая, и он её ревновал. Доходило до рукоприкладства. Она замазывала синяки, но я видел.
В тот день отец пришёл пьяный в хлам. Орал, что из-за неё спивается. Мать молчала, но это его только злило. Я ушёл в комнату, слышал, как они кричали. Потом что-то грохнуло, и наступила тишина.
Я вышел. Отец лежал на полу, раскинув руки. Из виска сочилась кровь. А мать… стояла над ним, прикрыв рот ладонью.
Она заметила меня, вытолкала из кухни. Сказала, что он просто упал, сейчас вызовет «скорую». Но приехала милиция. Мать ушла с ними, велев ждать тётю Катю, сестру отца.
Тётя Катя рыдала, называла мать убийцей, говорила, что ей гореть в аду. Потом велела собрать вещи — отныне я буду жить у неё.
Она внушала мне, что мать — дрянь, что у неё любовники, что она специально убила отца. Я кричал, что это неправда, но меня никто не слушал. Дядя Ваня, её муж, велел молчать и говорить, что родители погибли в аварии. А то в школе затравят.
Мать так и не пришла. Не звонила, не писала. Я перестал ждать. Тётя кормила, одевала, но не любила. Я чувствовал себя чужым.
Однажды стащил у неё из кошелька пять рублей. Не помню, зачем. Денег мне не давали. Она ударила меня и пригрозила детдомом, если повторится.
Я мечтал только об одном — вырасти и сбежать. Не знаю, как не скатился. После школы уехал сюда, поступил в политех, встретил тебя.
Я так привык врать, что родители погибли, что и тебе не сказал правды. Боялся, что разлюбишь, узнав, что я сын убийцы.
— Боже, сколько же ты пережил… — Люба накрыла его руку своей. — Ты её больше не видел?
— Нет. Когда она пришла ко мне на работу три дня назад, я не узнал её, но… почувствовал. Сначала не хотел разговаривать. Всё ещё злился, что бросила, что убила отца, разрушила мою жизнь.
Но она так смотрела, что я не смог отказать. Пошли в кафе рядом… Люб, боюсь признаться, но я… рад, что она вернулась.
— И что она сказала? Она действительно убила его? — Люба не отводила взгляда.
Иван кивнул.
— Это был несчастный случай. Когда он замахнулся, она оттолкнула его. Он поскользнулся, ударился виском об угол стола…
— Её посадили?
— Да. На отце были свежие синяки — решили, что это она его избила. А на ней — ни царапины. Суд посчитал, что это не самооборона. Соседи и тётя Катя дали против неё показания.
Она сказала, что писала мне, но я не получил ни одного письма. Наверное, тётя их рвала. В одном она просила свидания. Мать показала ответ тёти: «Он забыл тебя. Ему не нужна мать-убийца».
Я ничего не знал. А когда вырос, даже не попытался её найти. Столько лет…
— Почему она только сейчас пришла? Почему не сразу после освобождения?
— Я спросил то же самое. Она боялась. Боялась, что не поверю, не прощу. Говорит, все эти годы следила за мной, знала обо мне. А я её не замечал. — Иван вцепился в волосы.
— Она продала квартиру и переехала сюда, чтобы быть ближе. Работала уборщицей, хотя окончила истфак. В школы её не брали. Думала, мне будет стыдно за неё. И она была права.
— А сейчас где работает?
— В краеведческом музеОна теперь водит экскурсии, и вчера я впервые в жизни услышал, как она рассказывает о нашем городе — спокойно, с улыбкой, будто ничего страшного и не было.
