Старая знакомая
Квартирка с первого взгляда приглянулась. Небольшая, аккуратная, мебель вся советская, даже стенка — та самая, с резными стеклянными полками. Ковер на стене, закопченный чайник на плите, а в углу кухни — холодильник «Бирюса», постаревший, но верный. В коридоре висело радио. Старое, потрескивающее, но голос «Маяка» лился из него теплом — с легким шумом, с песнями давних лет. Телевизора не было, да и не нужен он был.
Возвращался с работы, включал радио по громче, ставил чайник. Наливал кипяток в кружку, вдыхал травяной аромат и стоял у окна, глядя в темноту. Радио бубнило, а я смотрел на улицу. На синее-синее небо, на размытые звезды, на луну с выщербленным краем. И молчал. С кем мне было говорить? Жил здесь один. Так и жил, пока не познакомился с новой соседкой. Звали её Алевтина. Лёлькой. Хорошая девчонка.
В тот день я вернулся поздно. Целую смену у станка, спина гудящая, ноги ватные. Захожу на кухню — а она сидит. Лёлька. Сидит и смотрит. Хотел сначала возмутиться, даже руку занес, но она взглянула своими блестящими глазками — и я опустил ладонь. Поставил чайник, сел рядом. Я на неё, она на меня. И не уходит. Просто молчит.
Налил чаю, достал пряники, положил на стол. Лёлька аж подбородок приподняла, увидев сладости. Протянул ей один — понюхала, вежливо отвернулась и сидит, радио слушает. Послушали новости, узнали, что творится в мире, потом я пошел спать. Лёлька осталась на кухне, у радиоприемника. Утром её уже не было. По своим делам, наверное. Меня ждал завод, а чем она занималась — не знал. Вечером она вернулась, когда я принес из магазина сетку с сушёной воблой, квасом в бутылке и печеньем. Так и зажили вместе. Я и Лёлька.
Приду с работы, налью квасу, почищу воблу — и сидим с ней, разговариваем. Сама она не пила, куда ей. Только слушала. Но иногда, если я слишком разойдусь, начинала ходить по кухне. Туда-сюда. Потом успокаивалась, садилась обратно и смотрела своими блестящими глазами. А мне хорошо. Выговоришься — и на душе легче. Лёлька понимала это, потому и молчала.
А ещё она обожала радио. Особенно старые песни. Бывало, приду, а её на кухне нет. Включу радио, чайник поставлю — обернусь, а она уже тут. Сидит, слушает, глаза горят. И ей хорошо, и мне. Поедим, послушаем передачи, а потом до ночи разговариваем. Рассказывал ей всё: и про работу, и про новые станки, и как Степаныч чуть не попался начальству в подпитии. Да и про прошлое своё вспоминал. Лёлька слушала внимательно. Молчала, глазами блестела и слушала. Хорошая знакомая. Особенно любила истории про армию.
Ох, чего я ей только не рассказывал. И как молодым на службу попал, и как чуть не попал в неприятности, и как техника ломалась. Про кашу в котелке, про ночные тревоги. А Лёлька слушала. Умная была. Не каждый молчанием поддержит, а она умела. Говорю я ей про друзей-товарищей, слезу смахну, а она так жалостливо взглянет, лапкой по руке проведет — и сразу легче. Повезло мне с соседкой. Любил я её, а она меня. Только вот пьяным возвращаться не любила. Посмотрит осуждающе — и отвернётся. Даже радио для неё теряло интерес.
Однажды перебрал с мужиками, пришёл домой — а Лёлька, завидев меня, сразу в комнату юркнула. Стыдно стало, что водкой дурь заливаю, а не с ней делюсь, как раньше. Убрал бутылку, радио включил, закурил. Тоскливо стало, а когда тоскливо — Лёлька всегда приходила. Даже если сердилась. Вот и тогда пришла. Села рядом, лапку на руку положила и смотрит. Ну я и начал жаловаться на жизнь, дымом горьким заедая. А потом понял — чего жаловаться-то? Квартира есть, еда есть, да и подруга есть. Которая выслушает, успокоит и просто помолчит рядом. Эх! Выкинул тогда всё спиртное из дома. Оставил только квас да воблу. Лёлька не возражала. Сядет, рыбку понюхает, а сама меня слушает, пока я спать не пойду. А я знал — она ещё долго на кухне сидит, когда я уже во сне.
А потом она пропала. Неделю не появлялась. Тоскливо стало без Лёльки. Привык к нашим ночным разговорам. Радио включал, посудой гремел — но её не было. Понесло меня тогда в магазин. За бутылкой. Грустно было. Но Таня, продавщица, руки в боки упёрла, головой качает. Не продала, зато пирожков с капустой дала. А через три дня сама ко мне пришла. Румяная, улыбчивая, добрая. Щей наварила, ещё пирожков напекла, поболтала со мной — и убежала. У них учёт был. Сказала, завтра заглянет.
Когда она ушла, я вдруг понял, как мне не хватало тепла. Раньше Лёлька поддерживала, не давала пить, скрашивала вечера, а теперь я один. Но Таня, видать, что-то в моих глазах разглядела, когда я в тот вечер в магазин зашёл. Вот и пирожков дала, да в гости пришла. Хорошая женщина. Книжки любит. Стала часто заходить. Просто так. Придёт, ужин приготовит, разговорами займёт. Я ей про службу, она мне про мушкетёров да французские романы. Я о прошлом, она о будущем. Давно у меня в доме смех не звучал. Искренний, добрый.
Через месяц я Таню в кино позвал. Ох, и волновался! Рубашку даже утюгом прожёг, пока гладил. Хорошо, запасная была. Давно я в люди не выбирался. Мужики — не в счёт, я их на заводе каждый день видел. А тут — общество, культура и… Таня. Красивая, будто с открытки. Кино смотрели, по парку гуляли, мороженое ели, лимонад пили. Весело было. Привык к ней, как к Лёльке.
Знал, что вернусь с работы — а она у плиты стоит. А в комнате радио тихо бубнит. Уютно. Привык к Тане. Так привык, что даже испугался. Вдруг исчезнет, как Лёлька. И снова один остануА когда маленькая Лиза первый раз засмеялась, сидя у меня на коленях, я вдруг услышал за спиной легкое шуршание — обернулся и увидел, как по полу неслышно скользнула знакомая тень с блестящими глазками, будто Лёлька наконец-то пришла посмотреть, как у меня теперь всё хорошо.