Олимппиада! Олимппиада, ты где заблудилась?! — эхом растекался крик Николая Петровича из зала. — Сюда иди! Дело экстренное!
— Бегу! — отозвалась Олимппиада Дорофеевна, торопливо вытирая ладони об передник. — Пожар что ли?
— Хуже! Гораздо лучше! — Муж встретил её в дверях, схватил за локти. — Слушай же! Помнишь Степана Ильича, бывшего моего шефа? Того, что на заслуженный отдых прошлой весной ушёл?
— А как же. Что с ним стряслось? — Олимппиада насторожилась. Когда Николай так пылал, жди беды.
— Только что звонил! Представь: свою трешку в самом сердце Питера продает! Нам предлагает! Практически даром! Полцены открывает, — помнишь, я помог ему с племянником на завод устроить?
Олимппиада медленно опустилась в кресло. Мысли замелькали, будто снежный вихрь в феврале.
— Коля, о какой квартире речь? У нас же таких денег — пшик!
— Вот и финт! — Николай присел на подлокотник, заговорил горячо, сбивчиво. — Рассрочку даёт! Понемногу платить, он не спешит. А сам к доченьке в деревню под Псков сматывается. Олимппиада, ты осознаёшь? Весь век в этой хрущёвке ютимся, а тут такой шанс!
— Погоди… — Она провела рукой по вискам. — Зачем нам трешка? Детишек взрастили, живут сами. Нам и двушки за глаза.
— Как “зачем”?! — Николай вскочил, заходил по комнате. — Олимппиада, светик ты мой! Внучата приедут — им где? А коли совсем состаримся, может, детки к нам подтянутся, заботы подбавят. Или сиделку возьмем — ей же угол нужен!
Олимппиада молча наблюдала. Тридцать лет вместе, а он все тот же фантазер. Вечно чудилось ему, что счастье ломится в дверь, только успевай подпирать.
— А сколько наскрести надо? — спросила она осторожно.
— Первый взнос пустяковый — триста тысяч. Потом по пятидесятке ежемесячно.
— Триста тысяч?! — Она едва не подскочила. — Коля, ты бредишь! Где мы столько раздобудем?!
— А вот тут-то всё продумано! — Николай присел рядом, взял её руки. — Помнишь, маменькино наследство? Колечко с сапфиром? Его в ломбарде оценивали — тянет тысяч на четыреста легко. Сдадим — и полегчает!
Олимппиада вырвала руки.
— Колечко?! Николай Петрович, опомнись! Это же память нерушимая! Она на смертном одре тебе вручила!
— Ну и что? — Николай развёл руками. — Маменька за наше благоденствие радела. Вот и заживём по-царски! В центре, в просторных хоромах!
— А вдруг выплату не вытянем? Заболеем? Работу потеряем?
— Не накаркай! — отмахнулся муж. — Олимппиада, это ж фортуна! Понимаешь? Шанс-то раз в полжизни!
Олимппиада подошла к окну. За стеклом дождь смывал городские краски. Точь-в-точь как её сомнения — всё расплылось, смысл утоп.
— Коля, а детки в курсе? Что скажут?
— Да обрадуются! Представь Маринкину рожу! А Алёшке гордость распирать будет — родители на Кадетской поселились!
Марина, старшая, школу горбатила, вечно выжатая как лимон. Алёша, младший, после срочной в Москву смылся, звонил редко. Обрадуются ли они родительской трешке? Олимппиада сомневалась.
— Послушай, — сказала она, не поворачиваясь, — может, не спешить? Обмозгуем толком?
— С кем обмозговать-то?! — Николай всплеснул руками. — Степан Ильич завтра с первым поездом! Сегодня карали надо мазать! А то уплывёт квартирка!
— А к нам-то почему именно? — внезапно спросила Олимппиада. — Неужто приятелей мало?
— Ну… Люди мы, говорит, надёжные. Проверенные в боях.
Что-то в его голосе заставило её обернуться. Николай отводил взгляд, мят край скатерти.
— Коля, ты всю подноготную выложил?
— Конечно! Что я могу скрыть?
— Не знаю. Чую недоговорённость.
Николай помолчал, тяжело вздохнул.
— Ладно. Есть нюансик. Квартирка… не совсем готова к заселению. Ремонт там нужен. Капитальный.
— Насколько капитальный?
— Сантехнику всю менять, электричество. Половинки, быть может. И обои, само собой…
— Коля! — Олимппиада рухну
И наступившие долгие сумерки казались вечностью в этих просторных стенах, где гул собственных шагов отзывался эхом невыплаченных долгов и утраченного уюта старой двушки, а счастье, когда-то умещавшееся в малом, кануло как сон.
