**Чужой, но самый родной**
— Анна Васильевна, да вы что?! Так нельзя же! — голос Ивана Николаевича дрожал от волнения. — Я вам вовсе не родственник!
— А кто мне родственник?! — резко поднялась женщина, сжимая в руках больничную выписку. — Сын, который звонит раз в год из своего Москвы? Или внучка, что и не вспоминает про старую бабку? А ты вот три года подряд каждый день спрашиваешь, как здоровье, лекарства приносишь, когда у меня копейки нет!
Иван Николаевич беспокойно переминался в прихожей. Высокий, чуть сутулый мужчина под семьдесят, с седой щетиной и уставшими, но добрыми глазами. Пришёл утром, как обычно, проведать, не надо ли чего купить, а тут такое…
— Квартиру на меня оформлять — это же неправильно! Что люди скажут? — он нервно вертел в руках потрёпанную кепку.
— А наплевать мне, что они скажут! — Анна Васильевна прошла в комнату, опустилась в кресло у окна. — Садись, чего торчишь, как истукан.
Иван Николаевич осторожно присел на краешек дивана. За окном моросил сентябрьский дождь, по стёклам стекали капли, и от этого в комнате было особенно тепло. На подоконнике цвели фиалки — Иван Николаевич сам их принёс, сказал, что у него дома они вянут, а тут, глядишь, и прижились.
— Слушай сюда, — Анна Васильевна сложила руки на коленях. — Вчера у врача была. Сердце шалит, давление скачет. Говорит, в любой момент может… ну, ты сам знаешь.
— Да бросьте вы! — встрепенулся Иван Николаевич. — Вам ещё жить да жить! Я помогу, как всегда. Лекарства новые есть…
— Ваня, — тихо позвала она, и он вздрогнул. Она редко звала его по имени, обычно — по отчеству. — Ты понимаешь, о чём я? Страшно умирать одной. Очень страшно. А с тобой — не так.
Познакомились они три года назад в очереди в поликлинике. Анна Васильевна стояла, склонившись от боли, а он сидел рядом, ждал приёма. Увидел, что ей плохо, подал воды, вызвался помочь.
— Спасибо, дорогой, — прошептала тогда Анна Васильевна. — Добрый ты.
Оказалось, живут в соседних домах. Стал заходить, спрашивать, не надо ли чего. Сначала изредка, потом чаще. Она кормила его обедами, он чинил в её квартире то кран, то розетку. Так и привыкли.
У Ивана Николаевича своя история была. Жена умерла от болезни, детей Бог не дал. Остался один в пустой квартире, где каждая вещь напоминала о прошлом. Всю жизнь проработал токарем, на пенсию еле-еле хватало, жил тихо.
А у Анны Васильевны сын Дмитрий уехал в Москву, устроился там, женился, детей завёл. Сначала приезжал на праздники, потом реже. Звонил раз в полгода, спрашивал о здоровье сквозь зубы, обещал приехать — но так и не приезжал.
— Занят он очень, — оправдывалась Анна Васильевна перед соседками. — Работа ответственная, дети болеют…
Но правда была в том, что сын просто забыл. Не со зла — так жизнь сложилась.
— Ваня, а ты детей хотел? — спросила как-то Анна Васильевна, когда они сидели на кухне, пили чай с её пирогами.
— Хотел, — тихо ответил он. — Да не вышло. Жена, царствие ей небесное, лечилась… Потом поздно стало. Говорила: «Женись на молодой». Да как я мог? Она у меня одна была.
Анна Васильевна протянула руку, накрыла его ладонью.
— Хороший ты человек, Ваня. Редкий.
Он смутился:
— Да что там хороший… Обычный.
— Нет. Обычные — безразличные. А ты за каждого переживаешь.
Так и было. Иван Николаевич не мог пройти мимо чужой беды. Кран течёт — чинил, старушке в больницу надо — провожал, кошку бездомную подберёт.
— Ты за всех в ответе, — качала головой Анна Васильевна. — Так и сгоришь.
— А как иначе? — удивлялся он. — Людям ведь плохо.
Соседи его уважали, но посмеивались: слишком уж добрый, прямо юродивый. А Анна Васильевна понимала — таких людей надо беречь.
Она и сама была не простая. Всю жизнь в библиотеке работала, умная, начитанная. Муж рано умер, сына одна поднимала, вкладывала в него душу. А он вырос и улетел. Обычная история, но от этого не менее горькая.
— Знаешь, что обиднее всего? — призналась она как-то Ивану Николаевичу. — Не то, что уехал. Жизнь строить — это нормально. А то, что стал чужой. Звонит — а в голосе пустота, будто не мать, а случайную знакомую тревожит.
— Может, он просто не умеет по-другому? — осторожно предположил Иван Николаевич.
— Нет, Ваня. Не хочет впускать меня в свою жизнь. Стыдится, наверное. Жена у него из интеллигентной семьи, а тут мать-библиотекарша из провинции.
— Дурак он тогда, — неожиданно резко вырвалось у Ивана Николаевича. — Простите, но дурак. Такую мать стыдиться…
Анна Васильевна удивилась. Он редко кого осуждал.
— Просто не понимаю, — смутился он. — Мать у человека одна. Как можно её отталкивать?
— Мы с тобой, Ваня, из другого времени. Для нас семья — святое.
Теперь они снова сидели в комнате, и Анна Васильевна настаивала на своём. Иван Николаевич мял кепку, не зная, что ответить.
— Послушай, — продолжала она. — Я всё обдумала. Сыну квартира не нужна — продаст и деньги спустит. А ты тут жил бы, цветы поливал, кому-то ещё помогал. Ты же не сможешь иначе.
— Анна Васильевна… — он тяжело вздохнул. — Люди подумают, корысти ради к вам ходил.
— А ты корысти ради ходил?
— Да что вы! Просто… одиноко было. А с вами — как в семье.
— Вот и мне с тобой тепло. Умирать страшно, когда знаешь — никому до тебя дела нет.
Завибрировал телефон. Анна Васильевна подняла трубку.
— Дима? — голос её сразу смягчился. — Сынок, как хорошо, что позвонил!
Иван Николаевич слышал только её реплики, но понимал — звонок формальный. Сын отбывал повинность.
— Когда приедешь? — спросила Анна Васильевна, и голос её дрогнул. — На Новый год? Ага, понимаю… Дорого… Дети…Они остались стоять у окна, и в тишине комнаты Иван Николаевич наконец кивнул, принимая её решение — ведь настоящая семья измеряется не кровью, а теплом души.
