Когда-то, много лет назад, случился в моей жизни вечер, который перевернул всё с ног на голову. Тогда мы с мужем, Геннадием, сидели за простым домашним ужином, когда в дверь нежданно постучала его мать — Алевтина Петровна. Я, как водится, встретила её по-домашнему: скатерть узорчатая, борщ наваристый, пироги с капустой — всё как она любит. Думала, поболтаем о житье-бытье, да и разойдёмся. Ан нет — разговор принял оборот, от которого до сих пор в жилах стынет.
Глядя мне в глаза, свёкровь вдруг заявила: «Анфиса, коли не послушаешься, Гена тебя к рукам не возьмёт». Вилка так и замерла у меня в пальцах.
Пять лет бок о бок с Геннадием — не без стычек, конечно, но и без крупных бурь. Ладили, мирились, жили себе помаленьку. Алевтина Петровна же всегда была рядом: то советом наставит, то пирогом угостит. Я терпела её нравоучения, хоть порой и на сердце кошки скребли. Но в тот вечер она перешла все границы, а муж мой — что хуже всего — её поддержал.
Сели за стол, начали с пустяков: свёкровь вспоминала, как её подруга Марфа на пенсии огород разводит, Гена смешил историей про начальника-самодура. А потом — будто ветер переменился. Взглянула на меня Алевтина Петровна и выпалила: «Надо нам, Анфиса, по душам поговорить». Я уж подумала — то ли печь чинить собираются, то ли картошку на зиму копать… А она вдруг: «Переезжайте ко мне в дом».
Оказалось, её пятистенка в деревне пустует, а ей, видите ли, одной скучно. «Места хватит, — твердила. — Продадите свою хрущёвку, деньги в хозяйство вложите. Я вам помогу, вы мне — и все при деле». Сердце у меня упало. Мы с Геной только полгода назад обои в гостиной переклеили, диван новый купили — гнёздышко своё свили! А теперь — под крыло к свёкрови? Да я и недели там не выдержу.
Попробовала мягко отказаться: мол, и тут хорошо, да и помогать готовы. Но Алевтина Петровна и слушать не стала. «Нынешние невестки только о себе и думают! — цыкнула она. — А семья где? Традиции где?» И тут Гена, до того молчавший, бухнул: «Мать права. Ей одной тяжело».
Словно обухом по голове. Смотрю на мужа — жду, что рассмеётся, скажет: «Да шучу я!» А он глаза в пол опустил. А свёкровь тем временем: «Вместе и каша гуще», да «раньше так жили — и ничего». Я молчала, кусая губы, — боялась, что либо в рёв ударюсь, либо наговорю лишнего. Ужин наш закончился в тяжком молчании, а после Гена проводил мать до автобуса.
Когда вернулся, спросила: «Неужто взаправду?» Он вздохнул: «Мать стареет, Анфис. Ты бы уступила».
Всю ночь не спала. Люблю Гену — но как жить под каблуком у Алевтины Петровны? Она, конечно, не зрячая, но дышать под её взглядом — всё равно что в петле быть. Да и брак — разве он должен висеть на её условиях?
Наутро решила: поговорю с мужем снова. Может, будем чаще её навещать? Или деньги на сиделку соберём? Но если он и дальше упрётся… Не знаю. Семью терять не хочу, но и себя топтать — тоже.
Тот вечер будто зеркало показал: не всё в нашем союзе так гладко, как казалось. И теперь мне выбирать — как не растерять ни любовь, ни себя.
