Этот сон, будто чернильная лужа, растётся уже третий год, и я не могу из него выбраться. Всё случилось в тот день, когда мой сын Дмитрий, мужчина под сорок, привёл в нашу хрущёвку в Новосибирске новую жену. Девушку по имени Светлана. С двумя детьми на поводу. “Временно”, — сказал он тогда. Временно. Как же часто это слово становится петлёй на шее…
Три года спустя. Наша двушка превратилась в муравейник: я, Дима, его рыжая ленивица, её отпрыски и… новый плод под сердцем. Видно, Бог в старости решил — покоя мне не видать. Точно за грехи какие-то.
Светка не калека, не больная, тридцать с хвостиком. Но работать — “не царское это дело”. Мол, дети занимают всё время. Только вот дети с утра в садик, а Света… Света идёт в кафе. Или “к подруге”. Или наращивать ресницы. Куда именно — загадка.
Димка сначала клялся: документы оформят, она устроится, снимут жильё или ипотеку возьмут. Я верила. Я же мать — мне положено верить. Но год прошёл, второй, третий пошёл. Ничего не меняется. Только живот у Светланы округлился.
Она не хамка, нет. Вежливая. Но в доме — как мебель. Ни пол подмести, ни суп сварить. Даже за своими сорванцами не смотрит — мультики включит, бутерброд сунет и уткнётся в телефон. А вечером — её молчание и детский ор.
Вся работа — на мне. Поднимаюсь затемно. Мою полы в двух конторах, возвращаюсь к восьми — и сразу в бой: уборка, стирка, готовка. Пока все на работе, отскребаю кухню от жира, стираю горы белья, варю борщ. Потому что к обеду голодные звери с работы приходят. Потом снова марафон, ужин, и только к ночи могу опуститься на стул. Иногда просто стою у раковины и роняю слёзы в грязную воду.
Моя пенсия растворяется в коммуналке и еде. Зарплата Димки не тянет такую ораву. А Светка, разумеется, “в декрете”. Хотя до него ещё как до Луны.
Недавно попыталась поговорить с сыном. Сказала — тесно, здоровье сдаёт, давление скачет. Врач после больницы запретил нагрузки. А он только плечами пожал:
— Мам, я тоже здесь прописан. Денег нет. Потерпи.
Вот и весь диалог.
Вот и вся сыновья любовь.
Вот и всё, что осталось.
Хочу сбежать. Взять кредит, найти каморку. Пусть без ремонта, пусть тесная. Лишь бы тишина. Лишь бы ни души. Потому что ещё один ребёнок — и я сломаюсь. Здесь уже не жизнь — выживание.
Я не живу. Я обслуживаю этот цирк. Раба в собственной квартире. В свои-то годы. А самое страшное — им всем невдомёк, как мне тяжело. Они просто существуют. И ждут, когда я накормлю, приберу, исчезну.
Хочется закричать, но губы сжаты. Нет больше сил, но руки всё равно работают. Потому что иначе — грязь, пустой холодильник, холод. Потому что я — мать. Потому что я — бабушка. Потому что я — в ловушке.
