Третий год мой дом напоминает фронт, где нет ни минуты покоя. Всё началось, когда мой сын Игорь, мужчина под сорок, привёл в нашу двушку в Санкт-Петербурге новую жену — Светлану. С ней были двое её детей от прошлого брака. Сначала он клялся, что это ненадолго. Временные трудности. Как же часто мы, старики, верим в эти обещания…
Прошло три года. Теперь в нашей хрущёвке живёт не семья, а целый полк: я, Игорь, его жена, её дети и… она опять в положении. Видно, Бог в старости решил мне отдохнуть не дать — то ли в наказание, то ли просто так.
Светлана здорова, ей чуть за тридцать. Но работать не собирается. Говорит, что «в декрете». Хотя дети с утра в садике. А она — нет. Идёт то ли гулять, то ли в кафе, то ли ногти красить. Куда — мне неведомо.
Сначала Игорь обещал: вот оформят бумаги, она устроится, и они съедут. Я верила. Я же мать — всегда надеюсь. Но год прошёл, второй, третий пошёл. Ничего. Только живот у Светланы растёт.
Она не хамит мне в лицо. Вежлива. Но дома — ноль помощи. Ни пол протереть, ни суп сварить. Детей своих только мультиками кормит — вручит планшет и в телефон уткнётся. Вечером — тишина от неё, гам от детей.
Вся работа на мне. Встаю в пять. Работаю уборщицей в двух фирмах, домой к девяти — и сразу за швабру. Пока все на работе, оттираю кухню от жира, стираю, варю. Потом обед — есть-то надо. К ночи только и сажусь. Бывает, стою у плиты — и слёзы сами капают. От усталости.
Моя пенсия уходит на коммуналку и еду. Зарплаты Игоря на такую ораву не хватает. А Светлана, ясное дело, «не работает». Ещё до официального декрета.
Пыталась с сыном поговорить. Говорила — тесно, тяжело, здоровье сдаёт. В прошлом месяце скорая забирала — давление подскочило, пока борщ мешала. Врач запретил нагрузки. А он только плечами пожал:
— Мам, я тут тоже прописан. Денег нет. Терпи.
Вот и весь разговор.
Вот и вся благодарность.
Вот и весь сын.
Хочу сбежать. Взять кредит, снять угол. Даже если дыра — лишь бы тишина. Лишь бы одна. Потому что ещё один ребёнок — и я сломаюсь. Тут уже не жизнь, а выживание.
Я не живу. Я прислуживаю. Я крепостная в своей же квартире. На старости лет. А самое страшное — им всем наплевать. Они просто ждут, когда я накормлю, приберу, заткнусь.
Хочется орать — но молчу. Не могу — но делаю. Потому что иначе — грязь, голод, ругань. Потому что я — мать. Потому что я — бабка. Потому что я — одна.
