**Второй шанс**
Был у меня дед, Николай Петрович. Не святой, конечно, со своими закидонами, но я его любил без памяти. Отца своего не знал, хоть дед ворчал, что и знать бы не хотел. На мои вопросы отмахивался: «Вырастешь — поймёшь». Так и рос, не лез с расспросами, со всем разбирался сам.
В пять лет дед забрал меня к себе, а мать заходила редко — между своими очередными кавалерами.
Один раз, когда она пришла, дед отправил меня в комнату. Я притих, но через стенку слышал спор. Сначала шёпот, потом крик.
— Сколько можно? Мальчику отцовская рука нужна, а не твои прибамбасы! — гремел дед.
— А мне, что, в монастырь идти? Ищу мужа, он и отцом станет! — орала мать.
— Да где ты ищешь-то?! Там одни проходимцы! Кто чужого ребёнка любить станет? Своих-то бросают!
— Ты просто… Ты… — и дальше пошли такие слова, что я даже смысла не знал, но понял: деда они задели.
Он выставил её за дверь. Зашёл ко мне, потрепал по голове и ушёл, хлопнув дверью.
Так и жили. Она пропадала на недели, потом врывалась — то весёлая, то злая, смотря как дела у её «поисков».
После её ухода в воздухе ещё долго висел запах духов. Я нюхал и вспоминал.
С годами её визиты стали меня пугать. После них дед пил валерьянку, гремел кастрюлями и ворчал: «Вырастил кукушку, а не дочь! Забрала бы тебя, да сил уже нет…» Я сидел в комнате, пережидая бурю.
Потом он заходил, ставил передо мной тарелку с драниками или пирожками и говорил:
— Чего притих? Боишься? Не отдам. И не серчай.
Я и не серчал. Если мне было плохо, шёл к нему. А ему — ко мне? Восьмилетке что скажешь? Так что я терпеливо слушал его ворчание и ждал, когда в доме снова станет тихо.
Шли годы. Дед, казалось, не менялся — будто время его не брало. Когда я учился в старших классах, он всё твердил:
— Учись. В армию заберут — я не переживу. Хочешь, чтоб я пожил? Поступай.
Я старался. Выбора не было — он один у меня остался. Мать уже забылась. Сдал ЕГЭ, пошёл на исторический — не самый престижный, но бюджетный.
На втором курсе влюбился в Олю. Весёлая, шумная — не моё, но ради неё терпел клубы и вечеринки. Дед по моей задумчивости догадался, вздыхал, не спал, ждал. Мне его жалко было — старался не загуливаться. Но Оле не нравилось.
Однажды она заявила: «Уйдёшь — брошу». Я метнулся между нею и дедом. Всё же ушёл. Бежал домой, ругаясь про себя: «Спи бы, старик, ну что ты за мной следишь?!»
Вошёл в квартиру — свет в его комнате. Взглянул — дед на полу, рука подогнута, стакана вода разлита.
— Дед?!
Он глаза приоткрыл, губы шевельнулись, но слова не выходили.
Я скорую вызвал. Врач сказал — чуть позже, и всё.
Ругал себя: замечал ведь, что дед в последнее время шатался, на стенку опирался… Если б не ушёл в клуб…
Его увезли. Я впервые остался один. Каждый день навещал, носил куриный суп, который варила Оля. Но её хватило ненадолго — скоро снова пропадала в тусовках. Мы расстались.
Через три недели деда выписали. Ходил мелко, рука висела плетью, говорил невнятно. Но я научился понимать.
Теперь крутился как белка: учеба, магазины, готовка, уборка. Дед всё ронял, а времени не хватало.
Вскоре из поликлиники пришла медсестра — Марина. Редкость нынче такие: без пафоса, с добрыми руками. Каждый день делала уколы, показывала упражнения. Ругала, что я с дедом не занимаюсь.
— Некогда! То магазин, то каша комьями… — оправдывался я.
Она прошла на кухню, показала, как варить.
— У вас отлично получается.
— Научитесь и вы. Завтра приду, позанимаюсь. — И покраснела.
Через месяц дед уже лучше говорил, рука двигалась.
— Вы ему нравитесь, — сказал я как-то. — Без вас он чахнет.
— А вам? — вдруг спросила она серьёзно.
— И мне, — ответил я честно.
— Могу заходить после работы, если хотите.
— Хочу.
Марина стала нашей помощницей. И суп сварить, и с дедом позаниматься. Он окреп, даже с палкой ходил.
Мать всё это время не появлялась. Видимо, мужа нашла.
Когда я зашёл её позвать на свадьбу — соседка сказала, что её давно не видно.
После университета мне предложили остаться преподавать. Дед поправился, хоть и не до конца. Денег хватало — можно было и о ребёнке подумать. Когда я сказал об этом Марине, она покраснела:
— Уже поздно думать… Я беременна.
Мать объявилась, когда у Марины уже живот округлился. Орала, что я неблагодарный, на свадьбу не позвал. Про болезнь деда не спросила. Наговорила гадостей — и хлопнула дверью. А деду стало плохо. Второй инсульт… Он его не пережил.
На поминках она ревела пьяными слезами: «Мы теперь сироты!» Наутро я не нашёл ключей. Марина протянула свои: «Бери, я позже вернусь».
На работе меня отпустили — думали, что так скоро не приду. Вернулся домой — ключи на тумбочке, грязь на полу. Заглянул в комнату — мать копошится в шкафу.
— Это ты ключи стащила?
Она вздрогнула.
— Это ищешь? — Я высыпал на стол дедово золото: кольцо да серёжки.
Она алчно на них уставилась, потом схватила:
— Моё! Он обещал!
— Бери и вали.
— Сыночек, мать гонишь? Я ведь на квартиру право имею! Я ради тебя… — закашлялась и убежала.
Через год она снова пришла. Наша Дашка уже ползала. Мать постарела, худая, без косметики. Потянулась к ребёнку — и та заулыбалась. Марина хотела её забрать, но я её остановил:
— Дай шанс.
Мать играла с Дашей, а та гулила и тянула к ней ручки.
— Она мне улыбается! — обернулась мать счастливая. — Можно ещё при— Конечно, приходи, — ответил я, и впервые за много лет почувствовал, что, может быть, и у неё есть шанс стать таким же хорошим дедом для моей дочки, каким для меня был Николай Петрович.
