Отец на час
Иван впервые увидел мальчика у хлебного отдела в маленьком магазинчике на окраине Иванова. Тот стоял перед витриной, не разглядывая буханки, а устремив взгляд вглубь полок, словно ждал, что оттуда появится кто-то важный. Тот, кого давно не было. А может, и никогда не существовало. Сам мальчик — худой, в поношенной куртке с торчащими нитками на рукаве. На ногах — ботинки, из-под которых выглядывали тёмные носки. Шапка съехала набок, варежки растянуты, будто их носили годами. Лицо — обветренное, щёки красные от мороза.
Взгляд — не детский. Не жалобный и не умоляющий. А взрослый, усталый, как у тех, кто слишком рано повзрослел. Прямой, твёрдый, без иллюзий.
Иван взял хлеб и прошёл мимо. Но через пару шагов обернулся. Мальчик не сдвинулся с места. Стоял, будто прирос к полу, будто верил: если не уйти, кто-то всё же придёт.
Он напомнил ему кого-то. Позже Иван понял — мальчика из детдома, где когда-то помогал. Тот тоже смотрел так — будто душа смотрит молча, не надеясь и не прося.
У кассы они встретились снова. Мальчик держал две конфеты, но продавщица покачала головой — не хватало денег. Без споров он вернул одну обратно и заплатил за другую. Спокойно, будто привык к тому, что не всё можно иметь сразу.
Тогда Иван подошёл.
— Давай купим тебе что-нибудь. Хлеба, молока? Я не шучу.
Мальчик посмотрел прямо. Взгляд взрослого, знающего цену обещаниям.
— Зачем?
Без подозрения. Просто констатация: просто так ничего не бывает.
Иван на миг замолчал. Не потому что не знал, что ответить. А потому что знал: правда слишком сложна.
— Так получилось. Потому что когда-то и мне помогали.
Мальчик молча кивнул:
— Хорошо. Картошку в мундире. И сосиску. Без горчицы. Она слишком острая.
Они вышли на улицу. Иван протянул ему пакет, стараясь сделать это незаметно.
— Ты где живёшь?
— Рядом. Но сейчас домой не хочу. Мама спит. Устаёт. А мне лучше на скамейке. Людей смотрю. Там тихо.
Они сели у остановки. Мальчик ед не спеша. Держал сосиску аккуратно, откусывая по чуть-чуть, будто растягивая удовольствие. Ел не как ребёнок, а как человек, умеющий ценить малое.
— Меня Вадим зовут. А вас?
— Иван.
— А вы могли бы… на час побыть отцом? Без обязательств. Просто посидеть, будто всё как у людей.
Иван кивнул. Где-то внутри сжалось.
— Могу.
— Тогда скажите мне надеть шапку. И поругайте за школу. Мама так делала.
Иван улыбнулся, сначала натянуто, потом искренне.
— Вадим, где шапка? Хочешь заболеть? И почему куртка расстёгнута? А в школе как?
— По русскому — тройка. Но учительница сказала, что я помогаю девочке с портфелем.
— Молодец. Но шапку надень. Береги себя.
Вадим улыбнулся. Спокойно. Доел сосиску, вытер руки и выбросил салфетку в урну.
— Спасибо. Вы не жалеете. Вы — просто рядом.
— А если завтра я снова здесь? Придёшь?
— Не знаю. Может, маме будет плохо. А может, приду. У вас честные глаза.
Он встал и ушёл, не оглядываясь. Шёл легко, но сдержанно, будто боялся, что тепло внутри растает.
Иван остался. Постоял. Хотел крикнуть вдогонку, но не решился.
На следующий день он пришёл снова. И потом — ещё раз. Даже в метель, даже в холод. Не чтобы ждать, а потому что пообещал. Хотя и не словами.
Вадим приходил не всегда. Но когда появлялся — в этом худеньком силуэте, в неторопливой походке — что-то внутри Ивана оттаивало.
Однажды Вадим принёс два стакана чая.
— Сегодня вы были отцом. Теперь я — сыном. Договорились?
Иван лишь кивнул. Слова застряли в горле.
Иногда достаточно одного часа. Чтобы понять: ты кому-то нужен. И что одиночество — не навсегда.
