Вот так и стукнуло мне семьдесят. Одна-одинёшенька. Для родной дочки — обуза. Замужем она двадцать лет, и будто меня на свете нет.
— Дочка, загляни вечерком, совсем невмоготу одной…
— Мам, у меня дел — выше крыши! Надоели твои нытьё! Ладно, заеду…
Я разревелась — не от злости, а от обиды. Всю жизнь положила на неё, растила одна, без мужика… А получила такую “благодарность”. Видно, баловством испортила.
Когда Дашке было одиннадцать, я впервые за годы позволила себе радость — познакомилась с мужчиной. Дочь устроила истерику, я, рыдая, порвала с ним, хоть и любила. А ей хоть бы что.
Теперь мне семьдесят. Никого. Ни помощи, ни участия — ни деньгами, ни словом. Дочь замужем, живёт своей жизнью. Удобнее ей забыть, что мать есть.
Трое внуков. Да почти не знаю их. Почему? Может, потому что их мать не видит смысла со мной общаться.
В тот день совсем плохо было. Позвонила Даше:
— Мне уколы назначили. Ты ведь медсестра, сделаешь?..
— Чтоб я к тебе каждый день моталась?! Ты шутишь?!
— Дашенька, до поликлиники не дойду — гололёд, упаду…
— Ну и денег у тебя есть, чтоб мне заплатить? Даром кататься не намерена!
— Нет…
— Ну тогда и не звони! Ищи кого-то другого!
Молча положила трубку. Утром вышла за два часа до приёма, чтоб доползти. Шла, за стены цепляясь, плакала. Не от боли — от безысходности.
У поликлиники ко мне подошла женщина:
— Проходите без очереди. Что случилось? Болит что?
— Нет, — ответила я. — Это не от боли…
Она не ушла. Разговорились. Впервые за годы выговорилась — больше некому.
Звали её Надежда. Жила в соседнем доме. После приёма уговорила зайти на чай. С тех пор стали общаться. Редко, но по-настоящему.
В день рождения Надя пришла с тортом и свечками. Даша даже не позвонила. А Надя сказала:
— Вы так на мою маму похожи… Мне с вами тепло.
Стала заходить чаще. Помогала по дому, в магазин сбегает, к врачу провожает. Иногда я к ней — чай пили, душевно болтали, праздники вместе встречали. Даже на дачу съездили. Впервые за годы почувствовала — живу.
Долго думала, но решила: свою двушку перепишу на Надю. Она отнекивалась, говорила: “Не надо”. Но я видела — не из-за выгоды заботится. Просто от сердца. Будто я ей мать.
Потом переехала к ней — одной уже тяжело. Квартиру продали, чтоб Даша даже мыслью не заигралась судиться после моей смерти.
О дочери ни слуху ни духу. А потом — как гром среди ясного неба: звонок. На пороге Дашка. Без привета сразу орёт:
— Как ты могла?! Квартиру чужой отдала?! Всю жизнь мне испортила, а теперь и наследства лишила!
Кричала, проклинала, смерти желала. А потом Надин муж просто подошёл и сказал:
— Уходите. И не приходите больше.
С тех пор не виделись.
Знаешь, что страшнее всего? Не то, что родная дочь от меня отказалась. А то, что мне уже не больно. Потому что чужая женщина стала роднее крови. Потому что есть люди, которые заботятся не по обязанности, а от души.
Пусть шепчутся. Пусть осуждают. Зато я впервые за долгие годы чувствую — я нужна. Не как обуза. А просто как человек.
