**Дорога в один конец**
— Может, ты ему ещё трусы стирать будешь? Носки? Взрослый мужик, ёлки-палки! Пусть сам справляется, — бросил жене Артём, пока Марина натягивала куртку.
Голос его звучал ровно, но с ледяным оттенком, от которого она на секунду замерла. Опустила глаза, засунула руки в карманы и, не оборачиваясь, медленно застегнула молнию.
— Может, ты просто замолчишь? — тихо ответила она.
Послышались шаги. Артём вздохнул и ушёл в зал. Снова вечер. Снова один. А она несётся к отцу…
У подъезда лежал снег. Не тот, что радует под Новый год — белый и пушистый. Нет, этот уже сдавался под натиском мартовского солнца. Не таял, а превращался в чавкающую слякоть под ногами.
Марина села в машину и на секунду упёрлась лбом в руль. Хотелось плакать. Хотелось, чтобы кто-то понял. Но рядом никого не было. Взгляд её скользнул на пакет с продуктами.
Запечённые яблоки… Когда-то отец их обожал. Сам готовил, а теперь, наверное, и не вспомнит, как включать духовку.
Артём не всегда был таким ворчливым. В первые годы брака он был лёгким, внимательным, заботливым. Марину трогало, как он суетился вокруг неё и детей.
Но после рождения второго ребёнка и роста расходов в нём проснулось что-то иное. Он делил мир на «своих» и «чужих». За «своих» горой, а помощь «чужим» считал слабостью.
Сначала Марине казалось это милым. Потом пыталась убедить себя, что это его способ любить. А теперь, когда «чужим» стал её отец… Она не знала, что делать.
— Уехала. Сняла однушку у метро. Подала на развод, — как-то раз сказала Марине мать.
Сказала так легко, будто выбирала не развод, а новые обои. Для Марины это было неожиданностью, хотя всё шло к этому давно.
— Вроде нормальный мужик, а счастья нет, — жаловалась мать подруге.
— Да ты придираешься. Не пьёт, не бьёт — уже счастье, — отмахнулась та.
— Разве только в этом счастье? Нужна близость. А у нас что? Он за компьютером, я вяжу рядом, молчим оба. Никуда не вытащить, ни разговорить.
После развода мать будто сбросила груз. Записалась на танцы, освоила компьютер, завела подругу Нину, с которой теперь ездила по городам.
Иногда Марина ловила себя на мысли, что завидует. Не было причин, просто у матери началась новая жизнь, в которой не осталось места ни ей, ни отцу.
Отец же… Его жизнь кончилась. После раздела переехал в однушку в спальнике. Квартира была неуютной, будто аура Сергея делала её ещё мрачнее.
Марина навещала его раз в неделю: убирала, готовила, стирала. Сначала он сопротивлялся, потом начал пить. Не запойно, но достаточно, чтобы глаза мутнели, а речь становилась путаной.
— Выбросила, как старый хлам, — бубнил он. — А ты ждёшь, что я буду радоваться.
— Пап, хватит. Никто тебя не выбросил. Просто… устали друг от друга.
— Устала? Да она в соцсетях светится, как новогодняя ёлка! А мне… ничего не надо.
Сердце Марины сжималось. Она не знала, как помочь, но и бросить не могла.
— Понимаешь, — однажды сказал Артём, когда она вернулась поздно и раздражённая, — у тебя синдром спасателя. То бабушка, то подруга. Дети подросли — теперь отец.
— У него никого нет. Только я.
— Ему пятьдесят! Он что, единственный, кто пережил развод? Пусть живёт как хочет!
— Он не привык к одиночеству. Тонет в нём.
— А ты — его спасательный круг? Утоните вместе. И я с вами, если позволю. Хватит ездить!
Взгляд Марины стал острым, но она промолчала. Всё равно поедет. Тайком или открыто — неважно.
В квартире отца, как всегда, было душно. Пахло табаком, перегаром и кислым. Сам он стоял в потрёпанной майке, с перекошенной улыбкой и щетиной. У двери — пакеты с мусором и пустые бутылки.
— Ну заходи, раз приехала, — хрипло бросил он.
Она прошла на кухню. Тарелок в раковине немного, но явно не один день. На столе смартфон бубнил новости. Сергей сел, достал сигарету. Руки дрожали, пока он чиркал зажигалкой.
— Опять пил? — тихо спросила Марина, зная ответ.
— А у меня, по-твоему, нет причин? — буркнул он, затягиваясь. — Зачем вообще приходишь? Чтоб нотации читать?
Марина вздохнула, глотая ком в горле. Привыкла к его колкостям, даже к чёрной неблагодарности. Но не могла смириться, что он гибнет на глазах.
— Прихожу, потому что ты мне небезразличен. Я твоя дочь.
— Брось. Прощелкаешь чувство долга. Думаешь, суп сваришь — и всё вернётся?
— Хочу хотя бы сохранить то, что осталось.
Он поднял взгляд. Глаза мутные, но на секунду прояснились. Губы дрогнули, будто хотел что-то сказать, но слова застряли.
В памяти всплыл эпизод. Лето. Марине восемь, упала с велосипеда на гравий. Колени в крови, руки в ссадинах. Она рыдала, а отец молча подхватил её на руки и понёс домой.
Потом обрабатывал раны, руками, которые сейчас дрожали от выпивки. Тогда он приговаривал: «Всё пройдёт».
Куда делся тот человек? Почему боль не проходит?
Она села рядом, но он так и не заговорил. Только хмыкнул.
— Суп хочешь? Принесла курицу, картошку.
— Нет кастрюль. Сгорели.
— Как все?
— Не знаю. Время пришло.
Она поняла: если давить — он исчезнет совсем. Потому разложила продукты и встала.
— Приеду через неделю. Только будь здесь. Ладно?
— Куда я денусь?
Дома Марина листала «Авито», искала детский велосипед. Вдруг увидела объявление: «Зенит», старый, рабочий, больше не нужен.
Тот самый, которым он снимал её на выпускном. Сердце сжалось…
…Прошёл почти год. Всё оставалось прежним, разве что хуже. Сергей сидел во дворе в потрёпан…Когда в следующий раз Марина приехала, во дворе не было ни отца, ни собаки — только следы на снегу, которые вели туда, куда она не решалась заглядывать слишком долго.
