**Односторонний билет**
— Может, еще и трусы ему постираешь? Носки? Ведь он взрослый мужчина, черт возьми! Пусть сам справляется, — бросил Вадим жене, пока Ирина натягивала куртку.
Слова звучали без прямых упреков, но с ледяным оттенком, от которого она на мгновение замерла. Опустив голову, она сунула руки в карманы и, не оборачиваясь, медленно застегнула молнию.
— Может, лучше помолчишь? — тихо ответила она.
Раздались шаги. Вадим вздохнул и ушел в гостиную. Снова вечер. Снова один. А она мчится к отцу…
У подъезда лежал снег. Не тот, что радует под Новый год — белый и пушистый. Нет, этот уже сдавался под напором мартовского солнца, превращаясь под ногами в хлюпающую кашу. Ирина села в машину и на секунду уперлась лбом в руль. Хотелось плакать. Хотелось, чтобы кто-то понял. Но рядом никого не было. Взгляд упал на пакет с продуктами.
Запеченные яблоки… Когда-то отец их обожал. Сам готовил, а теперь, наверное, и не вспомнит, как включать духовку.
Вадим не всегда был таким. В первые годы брака он был веселым, внимательным, заботливым. Ирину умиляло, как он суетился вокруг нее и детей.
Но после рождения второго ребенка и роста расходов в нем что-то изменилось. Он делил мир на «своих» и «чужих». За «своих» он стоял горой, а любое вмешательство со стороны воспринимал как угрозу. Помощь посторонним считал слабостью.
Сначала Ирина находила это милым. Потом убеждала себя, что это его способ любить. Но теперь, когда «чужим» стал ее отец… Она не знала, что делать.
— Уехала. Сняла однушку у метро. Подала на развод, — как-то раз сказала Ирине мать.
Словно речь шла не о браке, а о выборе занавески. Для Ирины это стало неожиданностью, хотя все к этому шло.
— Вроде нормальный мужик, а ничего не сложилось, — жаловалась мать подруге.
— Да ты просто придираешься. Не пьет, не бьет — уже хорошо, — отмахивалась та.
— Разве этого достаточно для счастья? Нет, Галя. Нужна близость. А у нас что? Вечером он у компьютера, я вяжу рядом. Сидим и молчим.
После развода мать будто ожила. Записалась на танцы, освоила интернет, завела подругу Алену, с которой ездила по городам.
Иногда Ирину посещала зависть. Не из-за чего-то конкретного, просто у матери началась новая жизнь, где не было места ни ей, ни отцу.
Отец же… Его жизнь остановилась. После размена он перебрался в тесную однушку в спальном районе. Квартира была неуютной, словно отражая его состояние.
Ирина навещала его раз в неделю. Убирала, стирала, готовила. Иногда просто сидела рядом. Сначала он сопротивлялся заботе. Потом начал пить. Не запоями, но достаточно, чтобы глаза мутнели, а речь становилась бессвязной.
— Выкинула, как старую вещь, — бормотал он. — А ты хочешь, чтобы я радовался.
— Пап, хватит. Никто тебя не выкидывал. Просто… устали друг от друга.
— Устала, да. От фоток в соцсетях лента трещит. А мне… Ничего не надо.
Сердце Ирины болело. Она не знала, как помочь, но и бросить не могла.
— Ты понимаешь, — сказал однажды Вадим, когда она вернулась поздно. — У тебя синдром спасателя. То бабушка, то подруга. А теперь отец.
— У него никого нет, кроме меня.
— Ему пятьдесят четыре! Он что, единственный, кто пережил развод? Пусть живет как хочет!
— Он тонет в одиночестве.
— И ты вместе с ним? А я тогда зачем? Хватит ездить!
Ирина промолчала. Но она все равно поедет.
В квартире отца, как всегда, пахло табаком и перегаром. Он стоял на пороге в потемневшей майке, с кривой улыбкой. В углу валялись бутылки.
— Ну заходи, раз приехала, — хрипло сказал он.
На кухне грязные тарелки. Николай закурил, руки дрожали.
— Опять пил? — спросила Ирина, зная ответ.
— А у меня разве нет повода? — буркнул он. — Зачем вообще приходишь? Чтоб нотации читать?
Она сглотнула ком в горле. Привыкла к его колкостям, но не к тому, как он разрушается.
— Потому что ты мне не безразличен. Я твоя дочь.
— Брось. Ты просто отрабатываешь долг. Думаешь, супом и уборкой вернешь прошлое?
— Я хочу сохранить то, что осталось.
Он поднял взгляд. Глаза прояснились на секунду. Казалось, он хотел что-то сказать, но не смог.
В памяти всплыло лето. Ей восемь, она упала с велосипеда. Колени в крови. Отец молча подхватил ее, понес домой, обрабатывал раны. Его руки тогда тоже дрожали — но не от спирта.
— Хочешь суп? Принесла курицу, овощи.
— Кастрюль нет. Все сгорели.
— Как так?
— Время пришло.
Он уходил в себя. Ирина поняла: если давить, он исчезнет совсем. Она разложила продукты и пошла к двери.
— Приеду через неделю. Только будь здесь. Ладно?
— Куда я денусь?
Дома она искала детский велосипед, но в рекомендациях мелькнул «Зенит» — тот самый, с которого отец снимал ее выпускной. «Рабочий. Больше не нужен». Сердце сжалось.
Прошел год. Николай сидел на лавке, кутаясь в ветхую куртку. Под боком — бутылка, хлеб, макароны. Ирина приезжала реже.
Мимо шла дворняга. Хромая, с грустными глазами. Он отломил хлеба, бросил.
— На, бродяжка. Тоже одна?
Собака осталась рядом. Через неделю она ждала его у подъезда. Он назвал ее Тинкой.
Однажды зимой он упал во дворе. Тина лаяла, дёргала за куртку, пока не подошёл сосед.
— Живы?
Николай промычал что-то о давлении. Оба поняли, но не говорили.
Ту ночь Тина провела у него.
Тем временем у Вадима скрутило живот. Ирина вызвала скорую — камни в желчном.
— Спасибо, — пробормотал он утром.
— Вы, мужчины, никогда не просите о помощи.
Он сжал ее руку.
Через неделю Ирина застала отца с Тиной на прогулке. Собака была чистой, в ошейнике. Николай — подстрижен,Он улыбнулся дочери и сказал: «Знаешь, а ведь иногда, чтобы начать жить заново, достаточно просто не закрывать дверь перед тем, кто в тебе нуждается».
