Огненный росток
Тоня полола грядки, колени въелись в землю, когда за калиткой раздался голос. Она выпрямилась, смахнула пот со лба и вышла во двор. У ворот стояла незнакомка — женщина лет сорока с усталым взглядом, прищуренным от солнца.
— Тоня, здравствуй. Надо поговорить, — сказала она твёрдо.
— Раз пришла — заходи, — буркнула Тоня, пропуская её в дом.
Чайник закипал, а Тоня украдкой разглядывала гостью. Лицо измождённое, руки в мозолях. Разговор явно будет не из приятных.
— Меня зовут Нина. Мы не знакомы, но я о тебе слышала. Не буду ходить вокруг да около… У твоего покойного мужа есть сын. Мальчику три года. Мишей зовут.
Тоня застыла, сжимая чашку. Женщина выглядела слишком старой, чтобы быть матерью ребёнка.
— Не мой, — Нина поняла её взгляд. — У соседки моей, Светки. Твой Витька к ней заглядывал… Ну, и вот. Мальчонка рыжий, веснушчатый — вылитый твой муж. Даже ДНК не нужно. Но… Светка умерла. Пневмония, не долечилась. Ребёнок теперь один.
Тоня молчала. В ушах звенело.
— Родни у неё не было, в общежитии жила, в супермаркете кассиршей работала. Если никто не возьмёт — отправят в детдом. А ты — вдова Виктора, у вас две дочки. По крови он им брат.
— А мне-то что? У меня своих двое! Хочешь, чтобы я чужого ребёнка тащила? Да после такого! — голос Тони дрогнул. — Сама забирай, раз такая добрая.
— Моё дело — сказать. Решай сама. Мальчик тихий, ласковый… В больнице пока. Документы готовят. Время идёт… — Нина встала и ушла.
Тоня осталась одна. Чай остыл, а в голове всплывали воспоминания.
Витьку она встретила после училища. Рыжий, озорной, с гитарой и дурацкими стихами. Через год расписались, бабка им дом оставила. Родились Маша, потом Надя. Денег вечно не хватало, но жили как-то. А потом Витька запил. Пропадал на сутки, врал, работы лишался. Тоня пахала на трёх работах, думала о разводе. А он — погиб, пьяный под колёса угодил.
Рыдали все. Даже Надя, совсем кроха. А теперь оказывается, у Вити был сын…
В дверь ворвалась Маша.
— Мам, чего такая? Мы в кино идём, а я жрааать хочу…
Тоня молча поставила на стол картошку с сосисками.
— А ты знаешь, что у тебя брат есть?
— Чего?! Какой ещё брат? — Маша застыла.
— Отца нашего сын. Три года. Мать его померла. Мальца в детдом собираются сдать. Вот так.
— Ты его… знаешь? Мать?
— Нет. Говорят, Светка, приезжая. На кассе работала. Всё.
На следующий день Маша зашла на кухню.
— Мам, мы с Надькой в больницу ездили. Видели Мишу. Он… ну ты посмотри, мам. Щекастый, рыжий. В кроватке стоит, ручки тянет. Мы ему пряник дали, мандарин. Он плакал, маму звал…
— Да вы что, охренели?! — Тоня взорвалась. — Я одна вкалываю, вы учитесь, денег кот наплакал, а вы мне ещё ребёнка тащите? Да как вы это себе представляете?
— Мам, ты сама говорила — дети не виноваты. Он же наш! Родной! Он не виноват, что отец его налево пустил!
— Денег нет! — выкрикнула Тоня. — Наде институт, тебе курсы, и мне ещё один рот кормить?!
— А если опеку оформить, пособие дадут. Мам, ну ты же… просто посмотри на него.
Тоня сдалась на третий день. Приехала в больницу. На посту дежурила медсестра.
— Мальчик Миша… Три года. Сказали, в детдом готовят…
— А вы ему кто?
— Жена отца его. Покойного… хочу взглянуть, просто…
— Вчера девчонки были. Ваши, да? Он теперь без конца ревёт. Ладно, идите.
Тоня открыла дверь. В кроватке сидел рыжий мальчишка. Вылитый Витька. Голубые глаза, кудряшки.
— Тётя… — прошептал он. — А мама где?
— Мамы нет, Мишенька…
Охнул, зарыдал. Тоня взяла его на руки. Гладила по голове, а внутри будто что-то оборвалось.
— Забери меня… Кушать хочу… Домой хочу…
На следующий день Тоня собрала документы. С работы ушла раньше, подписала согласие на опеку. Подала заявление.
Прошло пятнадцать лет.
— Мам, да не парься. Всё будет норм. Командира слушаться буду, писать буду. Год — фигня, пролетит. А потом в автосервис к дядьке Колькину устроюсь, ты ж знаешь, я с моторами лажу.
— Мой золотой… — Тоня провела рукой по рыжим вихрам, которые так и не поддались расчёске.
Перед ней стоял высокий парень, уже не малыш. Её сын.
Тоня обняла его крепко. В груди сжалось — вот и вырос.
— Ты помни, Миш… Живи как сердце велит. Как я когда-то. Жизнь — она не всегда про расчёт.
Мальчишка, принесённый болью, стал смыслом. Любовь, прошедшая сквозь предательство, не слабеет. Она очищается.