Спас мне единожды жизнь — а я взамен рушил его ежедневно.
— Нина! Ну что ты творишь?! — Дмитрий стоял бледный, голос предательски дрожал. — Ты же знаешь чувства мои! За что?
— Не усложняй, Дмитрий! — Нина отвернулась к окну, вглядываясь в пыльные стекла. — Все решено. Владимир Николаевич — человек надежный, положение солидное, жить будем достойно.
— А любовь? А все, что между нами? Прахом пошло?
Сжала кулаки до боли, ногти впились в ладони. Значило. Значило больше, чем смела признаться. Но мать лежала после второго удара, а лечение требовало миллионов, которых у них с Димой не было и не предвиделось.
— Красиво было, — холодно бросила она. — Только жизнь — не малина.
Он шагнул, руку протянул — будто хотел коснуться плеча, но замер.
— Нинок… Помнишь Байкал? Лед, тот пролом? Я тебя вытянул, мы же клялись тогда…
— Хватит! — Резко развернулась. — Кабы помнить да вздыхать! Что было — прошло.
Он глядел так, словно видел впервые. Кивнул медленно.
— Понял. Что ж… — С комода схватил фуфайку. — Счастья тебе, Нина Сергеевна.
Ушел, притворив за собой дверь тихо. Только когда шаги затихли в подъезде, Нина уронила голову в руки.
Владимир Николаевич был честным человеком. Вдовец, за пятьдесят, директор крупного завода. Он предложил не просто брак — жизненный тыл. Когда мать свалилась, он сразу взял расходы на лечение, без долгих разговоров, требуя лишь согласия на свадьбу.
— Красива, умна, молода, — говорил он, держа ее за руку. — А мне уже годы — спутница жизни нужна. Нам по пути.
Она кивала, чувствуя себя вещью с аукциона. Выбора не было. Мать поправлялась, доктора сулили полное выздоровление, но требовали дорогих лекарств и ухода.
Свадьбу сыграли скромно, в крошечном кругу. Владимир Николаевич был внимателен. Не требовал пылких чувств, довольствовался уважением. Нина старалась быть примерной женой.
Димы не видела месяца три. Встретились случайно в поликлинике.
— Как жизнь? — отрешенно спросил, словно чужой.
— Ничего. Ты как?
— Тоже. Работа — не волк.
Похудел, почернел от солнца, костюм новый. Хотела спросить, откуда — сдержалась.
— Мать твоя? — Он всегда был ей почти сыном.
— Поправляется.
— Передавай привет.
— Передам.
Стояли в бесконечном коридоре, и перед Ниной вдруг встал тот зимний день на Байкале. Семнадцать ей было, ему — девятнадцать. Катались. Лед треснул внезапно — она слишком далеко ушла от берега. Вопль его услышала сквозь ветер. “Не шевелись!”. Он полз по льду пластом, уже трещавшему под ним. Успел схватить за руку. Борьба с ледяной пучиной, дикие усилия вытянуть ее, его спасенную куртку — он кинул ее на нее, растирая окоченевшие руки.
— Все пройдет, — шамкал от холода. — Не брошу. Никогда.
Поклялись тогда в вечной любви. Юность верила в клятвы.
— Мне уже пора, — его голос вернул в сегодня.
— Да, конечно.
Ушел. Она долго стояла, сжимая в руке направление на анализы.
Жизнь с Владимиром Николаевичем текла гладко. Матери он построил дом в частном секторе, сиделку выписал, Нину устроил на хорошее место в конторе. Документы вела, зарплату приличную получала — и гложало чувство фальши.
— Не в духе сегодня? — заметил муж за ужином.
— Устала лишь.
— На дачу съездить? Выедем на выходные?
Замечал всегда. Старался угодить — подарки, забота. Знала — многие ей позавидовали бы.
— Поедем.
Дача была что надо — добротный дом, сад порядком. Лежала в шезлонге, глядя в синеву неба. Владимир Николаевич газету читал.
— Еще помнишь Дмитрия Соколова? — спросил невзначай.
Нина вздрогнула.
— Помню. Что с ним?
— Вот тут пишут. Поднялся мужик. Свою стройфирму открыл, коттеджные поселки рубит. Говорят, дело на лад пошло.
Показал газетную фотку. Дмитрий стоял у новостроя, улыбался. Уверенный. Счастливый.
— Молодец, — равнодушно откликнулась.
— Да уж. Жаль, тогда не смог за тебя побороться, — усмехнулся беззлобно Владимир Николаевич.
Она вгляделась. Ни ревности, ни злобы — лишь
Иногда, глядя в окно на первый снег, Марина ловила себя на мысли, что та зима навсегда осталась не только в её памяти, но и в сердце Игоря, заковав его в лед недоверия, который растопить уже не дано никому и никогда – видимо истинная расплата за выбор другой жизни.
