Он решил проучить жену, но оказался никому не нужен
После повышения Анфисы в банке её характер резко испортился. Из скромной и терпеливой жены она превратилась в раздражённую и вечно недовольную. Максим, её муж, недоумевал: «С чего вдруг эти претензии? Раньше всё устраивало». Анфиса пилила его за безделье — мол, почему всё на ней: и ужин, и ребёнок, и порядок в доме. А Максим не понимал проблемы. Он считал: «В хрущёвке в Калуге мужчине делать нечего. Полки держатся, трубы не текут. А стоять у плиты — не мужское дело». Раз попросил солянку, намекнул — а в ответ услышал: «Нарежь овощи — тогда приготовлю». Вскипел: «Сама режь! Ты же жена!» Анфиса задерживалась допоздна, а сына из сада забирали последним. Максиму было жалко мальчика, но самому идти? А вдруг попросят кран починить или диван передвинуть?
Ему казалось, что жена перестала его уважать. Он ворчал: «Нафига тебе это повышение? Сидела бы спокойно — и жили бы как раньше». Анфиса хладнокровно отвечала: «Вернись в отдел маркетинга, получи прибавку — я тогда уволюсь, буду супы варить и с Витькой сидеть. Но на твою зарплату не проживёшь. Раньше мама помогала, теперь — свои расходы». Максим злился: «А ей подавай ремонт в спальне!»
Сам он не рвался в начальники. Видел, как директор пашет без выходных, и думал: «Нет уж, спасибо. Я отработал своё — и свободен». Но чем больше Анфиса пилила его, тем сильнее в нём копилась злость. Решил: «Раз хочет быть начальницей — пусть узнает, каково это». Стал задерживаться на работе, а потом завёл роман с лаборанткой из соседнего отдела — с Людой. Та была простоватой, не красавицей, но с пышными формами, мягким голосом и вечными плюшками.
У Люды была дочь, но Максима это не смущало. У неё он чувствовал себя героем: тёплая постель, наваристый ужин, восхищённые взгляды. Встречались всё чаще. Тем временем мать Анфисы забирала внука — та ушла в важный проект. Максим радовался: «Отлично. Она не готовит — а я не голодаю. Люда и накормит, и приголубит. Всё честно». Но у Люды были условия. Если Максим приходил без конфет, духов или денег на «маленькие радости» — ужин становился скромнее, а ласки — холоднее.
Максима это напрягало, но он успокаивал себя: «Ну и ладно. Ей не любовь нужна — внимание да подарочки. А вот Анфиса узнает, что я ухожу — и сразу заскулит». Когда Люда без зазрения совести попросила деньги на шубу, Максим понял: пора ставить точку.
Он ворвался домой, дождался жену и, насупившись, заявил:
— Анфиса, хватит. Я мужик! Мне нужен ужин, чистая рубашка и порядок! Приходишь раньше — почему суп не сваришь? Или пыль протереть — ниже твоего достоинства?
Анфиса молча сняла пальто, поставила сумку и устало спросила:
— Это всё?
— Нет! — с пафосом крикнул он. — Я ухожу! К другой! К женщине, которая меня ценит! Вещи собрал — и всё! Разбирайся сама!
— Правильно, — кивнула Анфиса. — Вали. Надоел, как жвачка под столом. Квартиру не трогай. Ипотека на мне. Юрист подтвердит: ты в неё ни рубля не вложил.
Максима будто кипятком ошпарило. Где слёзы? Где мольбы? Он ждал, что Анфиса упадёт перед ним на колени, будет умолять остаться. А вместо этого — сухой расчёт.
С бешено бьющимся сердцем он схватил сумку и поехал к Люде. Уверенно постучал: «Родная, я теперь с тобой. Насовсем!» Та открыла, окинула его презрительным взглядом и уперла руки в бока:
— С чего ты решил, что я тебя ждала? У меня ребёнок, съёмная однушка, зарплата копеечная. Ты — не решение, а обуза. Не готов платить — проваливай.
Дверь захлопнулась перед самым носом. А он остался стоять на площадке — с сумкой, разбитым самолюбием и пустыми карманами. Никому не нужный. Ни жене, ни любовнице. И впервые за долгие годы — по-настоящему один.
