Когда-то давно, в одном из тихих переулков Москвы, разыгралась драма, о которой до сих пор вспоминают с содроганием. Муж назвал её «никем» перед любовницей, но спустя год жена нашла, как ему ответить…
— Барышня, вам плохо? — участливый мужской голос вырвал её из оцепенения. Она подняла на незнакомца заплаканные, ничего не видящие глаза и… разрыдалась. В голос, не стесняясь прохожих, которые в смятении расступались в стороны.
Татьяна уже и не помнила, когда последний раз спала больше пяти часов. Её день начинался затемно и заканчивался далеко за полночь. Уборка огромной квартиры, готовка на троих (муж, сын, лежачий свёкор), стирка, глажка… А вечером — вторая смена: мытьё полов в бизнес-центре. На себя времени не оставалось — совсем.
Так вышло не сразу, а как-то незаметно. Сначала свекровь, жившая этажом ниже, стала чаще «забегать на чаёк», оставляя после себя гору грязной посуды и бесценные указания. Потом муж решил, что домашние хлопоты — исключительно женская забота.
Сын, давно уже взрослый, быстро усвоил правила игры. Даже на подработке начальник не стеснялся нагружать её обязанностями больных коллег, прозрачно намекая: «Не нравится — за дверью очередь». Татьяна молча кивала и делала.
Когда-то, до замужества, она была искусным кондитером. Её торты вызывали восторг. Но бесконечные семейные заботы, болезнь свёкра, вечная нехватка денег заставили забыть о любимом деле и пойти туда, где хоть что-то платили за тяжкий, неблагодарный труд.
Дочь давно выросла, вышла замуж и уехала за границу — помощи от неё ждать не приходилось, да Татьяна и не жаловалась, лишь тихо радовалась её счастью издалека.
Усталость стала её вторым именем. Каждый вечер она буквально падала на кровать, проваливаясь в тяжёлый, безсновный сон, чтобы через несколько часов снова начать этот безумный круг. Годы такой жизни не прошли бесследно.
Она давно перестала ухаживать за собой. Лишний вес, который муж насмешливо называл «медвежьим», тусклые волосы, собранные в пучок, старый халат и вечно усталое, замученное лицо.
Татьяна давно махнула на себя рукой, забыв, когда в последний раз покупала что-то красивое, а не просто практичное. Муж Дмитрий к этому времени не то что потерял интерес — он смотрел на неё с плохо скрываемым отвращением.
Его замечания становились всё унизительнее, и та недавняя шутка про «олимпийского медведя» была лишь одной из многих. Он всё чаще исчезал по вечерам, возвращаясь под утро с пустым взглядом и предательским запахом чужих духов.
Картину дополняла свекровь. Её ядовитое шипение и жалобы сыну на «непутевую невестку» стали ежедневным испытанием. Проходя мимо скамейки, Татьяна физически чувствовала на себе её цепкий, осуждающий взгляд и слышала обрывки сплетен с соседками.
Было тошно и гадко, но сил спорить или бороться уже не оставалось. С каждым днём Татьяна всё явственнее ощущала себя не женщиной, не человеком, а просто невидимой функцией — безмолвной машиной для обслуживания чужих нужд.
— Танька, ты на себя посмотри! — в ужасе воскликнула как-то школьная подруга при случайной встрече. — Да брось ты их всех, займись собой!
— Не могу, Оля. Семья — это главное, — пробормотала Татьяна, отводя взгляд. Но слова подруги попали прямо в сердце.
Развязка наступила внезапно и страшно. Переутомление дало о себе знать — измученная до предела, Татьяна заснула в автобусе, проехала лишние остановки. Вышла в незнакомом районе и пошла к метро через оживлённую улицу с летними верандами кафе.
И вдруг замерла. За одним из столиков сидел её Дмитрий. Он сиял, как начищенный самовар, и нежно обнимал за плечи ухоженную блондинку, чьё платье, наверное, стоило как три её зарплаты.
Мир вокруг Татьяны померк, стал свинцово-серым. Ледяной обруч сжал грудь, в ушах зазвенело… Собрав последние силы, она подошла.
— Дмитрий?
Он обернулся. На его лице мелькнуло что-то похожее на испуг, но тут же сменилось досадой. Блондинка презрительно оглядела Татьяну с ног до головы.
— Милый, кто это? — капризно протянула она.
И тут Дмитрий, глядя куда-то мимо Татьяны, выдавил:
— А, это… Да так, никто. Просто с работы.
«С работы». Не жена, не мать его ребёнка, а просто «с работы». Он опозорил её. Устыдился перед этой нарисованной куклой. Это было хуже пощёчины. Боль, обида, унижение, ненужные жертвы ради семьи… — всё, что копилось годами, — обрушилось на неё в один миг.
Она развернулась и пошла, не различая дороги, шатаясь, как пьяная. Мир вокруг затуманился, замедлился… В груди сжимало так, будто камень упал прямо на сердце. В голове гудело одно и то же: «С работы… с работы…»
— Барышня, вам плохо? — заботливый мужской голос вдруг вырвал её из оцепенения. Она подняла заплаканные, ничего не видящие глаза на незнакомца — и разрыдалась. Громко, без тени стыда перед прохожими, которые в страхе обходили её стороной. Она плакала не из-за измены. Она оплакивала свою загубленную жизнь, разрушенные мечты, саму себя — ту Татьяну, которой больше не существовало.
Домой вернулась, как во сне. Молча прошла мимо шипящей свекрови. Открыла дверь своим ключом.
— Мам, ты мои синие носки постирала? В шкаф убрала? — донеслось из комнаты от 25-летнего сына. Он даже не спросил, почему она так поздно пришла и отчего у неё опухшие глаза.
Завибрировал телефон. Звонил начальник.
— Таня, Смирнова опять на больничном! Завтра с утра — в офис, тут завал!
— Я не приду, — едва слышно ответила Татьяна.
— Что?! Ты в своём уме?! Я тебя увол… — она нажала «отбой» и сунула телефон в карман потрёпанной куртки.
Без единого слова собрала маленькую сумку с самым необходимым и вышла из квартиры, которая давно уже не была ей домом. Отправилась к матери. Первые две недели телефон не умолкал — звонили муж,
