Он не написал
Вчера утром Людмила включила телефон на предельную громкость, будто готовилась к буре. Внутри же её шептало, что его сообщения не придут, словно предчувствие грозы, густое и неизбежное. Тем не менее, она подняла звук. Надежда в её душе мерцала, как старый шрам, который не даёт забыть. Она собрала волосы в небрежный пучок, но с лёгкой тщательностью, чтобы всё выглядело естественно и красиво. Накинула тёмно-зелёное пальто то самое, в котором Илья однажды сравнил её с осенним лесом. С тех пор она почти не надевала его, но сегодня вынула из шкафа. Нанесла на губы алый блеск, слишком яркий для утренней прогулки к аптеке и булочной.
В аптеке гул был шумный: ктото кашлял в углу, ктото спорил о цене лекарств, ктото стоял, переминаясь с ноги на ногу. Заполнял воздух аромат трав и едкой стерильности. Людмила взяла витамины, те самые, что Илья рекомендовал три года назад, когда они вместе пили кофе по утрам. Упаковка дрожала в её руках, а мелкий шрифт грозил сроком годности до следующей осени, будто время в коробке отсчитывало последние недели.
В булочной всё было, как в привычном сне: парень с татуировкой на запястье за прилавком, запах свежеиспечённого хлеба и корицы, скрипучая музыка из старого динамика. Людмила купила круассан с малиной тот, который Илья когдато назвал «вкусом утра», улыбаясь и стирая крошки с подбородка. Она взяла два: один для чая дома, как в те простые дни, второй просто так, чтобы в кармане остался кусочек прошлого.
Вернувшись в квартиру, она застыла. Тишина висела тяжёлой, как пыль на старых томах. Воздух казался застывшим, будто боялся пошевелиться. Телефон лежал на подоконнике экраном вниз, словно стыдился её взгляда. Ни сообщений, ни звонков как будто мир прошёл мимо, не замечая её, а она сама превратилась в тень, растворяющуюся в сером утреннем свете.
Людмила поставила чайник, медленно сняла пальто, будто боялась разбудить молчание. Аккуратно поставила ботинки у двери, поправила воротник на вешалке. Включила старое радио: диктор шептал о пробках в кольцевой линии, о надвигающемся снегопаде, о выставке в Музее изобразительных искусств. Всё звучало приглушённо, словно изпод воды. Она сделала глоток горячего чая, обжигающего язык, но проглотила, не морщась. Подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу.
Снаружи падал мелкий, колючий снег, оседавший на зонты, шарфы и асфальт, а затем мгновенно исчезающий. Молодой отец в тёмном пальто поправлял шапку сыну, нежно, с тем вниманием, которое приходит с годами. Пожилые люди шли, держась за руки, как будто их пальцы срослись за десятки лет. Ктото спешил, скользя по обледенелой тропинке, ктото смеялся, уткнувшись в телефон, ктото замирал у витрины, укутанной новогодними огнями. Жизнь текла шумно, живо, безразлично, мимо неё, как поезд, ушедший, пока она стояла на перроне, не решившись прыгнуть.
Он не написал.
Но Людмила взяла веник и подмела пол, хотя пыли почти не было. Позвонила тёте, выслушала её рассказы о дачном огороде, о соседях и о новом рецепте пирога. Полила старый кактус, проверяя, не пожелтел ли он. Записалась к врачу дело, откладываемое месяцами. Проверила квитанции: всё оплачено, и отметила галочкой в ежедневнике. Постирала плед, добавив ароматизатор, чтобы дом наполнялся тёплым, живым запахом.
Вечером зажгла свет во всех комнатах, не из страха перед темнотой, а потому что дом стал казаться живым: окна светились, отражаясь в мокром асфальте, будто шептали: здесь ктото есть, здесь жизнь.
Людмила посмотрела на своё отражение в стекле и подумала: «Он не написал. А я всё ещё здесь». Это не оправдание и не вызов, а тихая правда, как свеча, зажжённая не для когото, а для себя, чтобы помнить: ты всё ещё здесь.
