Того дня мне не следовало быть у воды.
Лишь короткий перерыв в кафе при гавани. Я взял бутерброд и направился к причалу за тишиной. Внезапно грохот вертолета прорезал небо. Он возник ниоткуда, низко и стремительно.
Люди тыкали пальцами, снимали, шептались. Я же застыл. Чувствовалось неладное.
И тогда я увидел пса.
Огромную черно-белую овчарку в неоновом спасательном жилете. Она стояла у открытой двери машины, будто делала это сто раз. Спокойная. Уверенная. Готовая.
Экипаж кричал, перекрывая шум лопастей, указывая на озеро.
Я проследил за их жестами – и заметил в воде человека. Лишь голова, едва видная, слишком далеко для помощи с берега.
И пес прыгнул.
Чистый, отработанный прыжок прямо из вертолета. Он скрылся под водой на мгновение, затем рванул вперед мощными гребками.
Я не заметил, как сам двинулся, пока уже не стоял на ограждении, сердце колотилось. Что-то тянуло меня туда.
И тут я разглядел его.
Того, кто барахтался в озере – почти без сознания, мокрый и обессиленный. На нем была та самая ветровка, что я утром укладывал в вещмешок.
Это был мой брат. Артем.
И вдруг в памяти всплыл вчерашний вечер.
«Я больше не могу, Игорь», – бросил он перед тем, как хлопнуть дверью. «У всех все схвачено, а я…»
Я думал, он ушел остыть. Возможно, спать в машине, как порой делал. Но он не вернулся.
Я не мог представить, что он окажется у озера. Он ненавидел холодную воду. Боялся глубин.
Пес был почти у цели, мощно расEDUет волны. За ним на страховке плыл человек в гидрокостюме. Но пес первым добрался.
Он аккуратно схватил Артема за куртку – словно делал это десятки раз. И Артем… не сопротивлялся. Он обмяк.
На берегу кричали. Спасатель звал носилки. Санитары протискивались сквозь толпу. Я слез, ноги ватные, побрел вперед.
Его вытащили бледного, едва дышащего. Губы посинели. Один фельдшер начал массаж сердца, другой делал укол. Я не мог подойти ближе, но увидел, как дрогнули его пальцы.
Пес – мокрый, тяжело дыша – сидел у носилок, наблюдая, ожидая.
Я опустился рядом.
«Спасибо», – прошептал я, не зная, поймет ли он.
Но он лизнул мое запястье – мягко и осознанно. Так, как он это умел.
Брата погрузили в «скорую». Один из команды назвал больницу. Я был в машине еще до того, как он договорил.
В больнице время тянулось бесконечно.
Сыпались сообщения. Не ответил ни на одно. Просто смотрел на дверь.
Наконец вышла медсестра.
«Он пришел в себя», – сказала она. «Еще заторможенный, но спросил вас».
Войдя в палату, я увидел Артема хрупким. Кислородная трубка. Пикающие мониторы. Он глянул на меня, и в глазах плавала вина.
«Я не хотел такого исхода, – прошептал он. – Подумал просто… поплавать немного. Очистить голову».
Я кивнул, хотя знал правду. Он не смог бы проплыть так далеко. Он это знал. Но я не стал уличать.
«Ты до смерти меня испугал, Артем», – тихо сказал я.
Он моргнул. «Этот пес… он спас меня».
«Да, – ответил я. – Он действительно спас».
Следующие дни слились. Артем оставался под наблюдением. Я почти не отходил. Мама прилетела из Казани. Сказали ей, что это несчастный случай на прогулке у озера.
Артем не спорил. Он почти не говорил.
Потом, три дня спустя, я снова увидел пса.
Выходил за кофе и заметил его – привязанного к столбу у фургончика телекомпании. Та же черно-белая шерсть. Тот же яркий жилет. Но теперь он казался… беспокойным. Будто не хотел ждать.
Его хозяйка вышла мгновением позже. Высокая женщина с короткой седой прядью и нашивкой «ПСО» на куртке. Увидев мой взгляд, она улыбнулась, держа кофе.
«Видели спасение?» – спросила она.
Я кивнул. «Это был мой брат».
Ее лицо смягчилось. «Ему повезло. Очень повезло».
«Как зовут пса?» – указал я.
«Богатырь», – ответила она. «Со мной шесть лет. Семнадцать спасений и счет растет».
«Он потрясающий».
Она почесала его за ухом. «Он больше. Он упрям. Предан. И почему-то всегда знает, кого спасать».
Я присел, протянул руку. Богатырь обнюхал ее, потом вильнул хвостом.
«Вчера он не хотел уходить от больничных дверей, – добавила она. – Пришлось уносить на руках».
Я не знал, что сказать. Просто кивнул
И стоял Рейнджер рядом с Матвеем, как тогда в холодной воде Ладоги, когда ненавистная глубина уже отпустила его.
Всё это было давно, но помню, как будто вчера: смуглое от солнца лицо Матвея, смешавшегося с толпой у причала Петрозаводска, и как Рейнджер, седой уже мордой ткнувшись в его ладонь, упрямо тащил его к катеру спасателей. Люди ахали, снимали на телефоны, а я не отводил взгляда, сердце ныло. Всё было не так.
Именно тогда заметил пса.
Большой чёрно-белый метис, в кислотно-оранжевом спасательном жилете, стоял, высунувшись из вертолёта МЧС, спокойный и деловитый, будто делал это тысячу раз.
Экипаж что-то кричал сквозь гул лопастей, указывая вниз, на озеро.
Я кинул взгляд туда и обмер: в волнах мелькнула голова, далеко от берега.
Пёс прыгнул.
Чёткий, отработанный рывок в глубину. На миг скрылся, а потом мощно заработал лапами.
Я и сам опомнился, только когда уже вцепился в поручень, натужившись всем телом. Передёргивало под ложечкой.
И тут узнал его.
Тот, кто барахтался в ледяной воде, почти без сознания, обмякший – был одет в тот самый ветрозащитный костюм, что я сам утром укладывал в его рюкзак.
Мой брат. Матвей.
И всё припомнилось разом.
“Я больше не могу, Женя”, – бросил он накануне, хлопнув дверью. – “У всех жизнь ясна, а у меня – нет”.
Решил, он уехал переждать, может, в машине переночует, как случалось. Но домой не вернулся.
И в голову не пришло, что он пойдёт к озеру. Он же терпеть не мог ледяную воду. Боялся глубины.
Пёс был уже рядом, уверенно рассекая волны. Следом прыгнул водолаз на тросе. Но первым был пёс.
Он бережно прихватил зубами куртку Матвея – точь-в-точь как на тренировках. Матвей… не сопротивлялся. Обмяк.
На берегу поднялся гвалт. Спасатели звали носилки. Медики пробивались сквозь толпу. Я сполз с ограждения и заковылял к ним.
Вытащили Матвея – бледного, едва дышащего. Губы синие. Один врач начал непрямой массаж сердца, другой что-то вколол. Я не мог подойти ближе, но видел, как дёрнулись его пальцы.
Пёс – мокрый, запыхавшийся – сел у носилок и смотрел на Матвея, ждал.
Я опустился на корточки рядом.
“Спасибо”, – прошептал я, не зная, понимает ли он.
Но он лизнул мне запястье – тихо и намеренно. Прямо как сейчас.
Матвея погрузили в “Скорую”. Мне крикнули номер больницы. Я рванул к машине быстрее, чем они закончили.
В больнице ждал вечность.
Звонил телефон, но я не брал. Только смотрел на дверь.
Наконец вышла медсестра. “Он проснулся, – сказала. – Очнулся, спрашивал вас”.
В палате Матвей казался хрупким. Капельница, мониторы. Он посмотрел на меня с такой виной в глазах.
“Я не хотел… чтобы так вышло, – прошептал он. – Думал, поплыву немного, проветрюсь”.
Я кивнул, хотя знал – это бред. Он не мог так далеко плыть. Он и сам знал. Но не стал поправлять.
“Ты меня, Матвей, чуть до инфаркта не довёл”, – тихо сказал я.
Он мигнул. “А тот пёс… он меня вытащил”.
“Да, – ответил я. – Он это сделал”.
Дни слились в туман. Матвей лежал под наблюдением. Я почти не отходил. Прилетела мать из Екатеринбурга. Соврали, что случилось во время похода у озера.
Матвей не спорил. Он молчал.
А через три дня я опять увидел пса.
Шёл за кофе и заметил его – привязанного у фургона телеканала “Вечерний Петербург”. Тот же чёрно-белый окрас. Тот же яркий жилет. Но теперь он выглядел… беспокойным. Будто ждал не дождёлся.
Его хозяйка вышла следом. Высокая женщина с короткой проседью и нашивкой “Кинологический Поисково-Спасательный Отряд” на куртке. Увидев меня, улыбнулась.
“Видели спасение?” – спросила она.
Кивнул. “Тот парень – мой брат”.
Её лицо смягчилось. “Ему повезло. Очень”.
“Как зовут пса?” – кивнул я в его сторону.
“Рейнджер. Со мной уже шестой год. Семнадцать спасённых на счету”.
“Он потрясающий”.
Она почесала его за ухом. “Он больше, чем просто пес. Упрямый. Верный. И почему-то всегда знает, кто нуждается в спасении”.
Я снова склонился к Рейнджеру и протянул руку. Он понюхал и махнул хвостом.
“Этой ночью он у больничных дверей сидел, не уходил, – добавила она. – Пришлось уносить на руках”.
Я не знал, что сказать. Просто кивнул.
Дни текли. Матвей заговорил. Сначала про больничную еду. Запахи. Глупые сериалы. А потом, однажды вечером, когда я уходил, он остановил меня.
“Я не хотел умирать, – тихо сказал он.
Я обернулся.
“Думал, хочу, – продолжил он. – Но там, когда руки одеревенели… когда стало тянуть ко дну… я вдруг захотел ещё одного шанса”.
И вот так Рейнджер остался с нами навсегда, привязываясь к Матвею крепче любого поводка.