Игорь резко оторвался от окна, где следил за потоками машин. “Мам, ну хватит же! В сто первый раз повторяю, что всё нормально!”
“Нормально?!” — Пелагея Петровна взметнула руки. — “Бросаешь родных ради чужой тётки с прицепом?!”
“Какая чужая?! Люба — жена моя!” — сын стиснул кулаки, голос звенел от гнева. — “И детки её — теперь мои! Поняла? Мои!”
Галя сидела за кухонным столом, вертела ложечку. Слёзы капали прямо в остывший чай. Не плакала — просто текли, как дождь за окном.
“Твои?!” — мать расхохоталась, и смех этот был страшнее крика. — “Да ты спятил! Сестра-инвалид после аварии! Мать, всю себя на тебя положившая! А ты… к чужим подаёшься!”
Игорь плюхнулся на диван, провёл рукой по лицу. Досмерти устал от этой канители.
“Мам, ну включи мозги. Мне тридцать два, взрослый мужик. Имею право на личное счастье.”
“Счастье?” — Пелагея Петровна присела напротив, схватила его за руки. — “Игорек, солнышко, какое уж тут счастье с разведёнкой и двумя неродными? Молодой, видный, работа хорошая. Найди девчонку попроще, без обременения…”
“Не хочу других!” — он выдернул руки. — “Никита и Дашенька — мои уже! Вчера Никитка впервые: ‘Пап!’ Слышишь? Я в жизни никем ‘папой’ не был!”
Галя всхлипнула, поднялась. Припадая на ногу, подошла к брату.
“Ваня… а я?” — голос дрожал. — “Ты ж знаешь, без тебя пропаду я. После аварии-то… Мама на пенсии копеечной. Кто мне опора?”
Братское плечо. Игорь прижал сестру, погладил по голове.
“Галюн, я ж не в землю ложусь. Отдельно жить буду. Помогать не перестану. Но теперь у меня своя семейка.”
“Своя была всегда!” — не сдержалась Пелагея Петровна. — “Мы! Родная кровь!”
“Люба беременна”, — тихо сказал Игорь.
Повисло молчание. Лишь тиканье часов да дождь за окном бился в стёкла.
“Чего?!” — мать побелела, опустилась в кресло.
“Ребёнка ждёт. Нашего. Теперь понятно, почему не брошу?”
Галя отстранилась, уставилась на брата огромными глазами.
“Сколько сроку?” — спросила.
“Пять недель. Врачи говорят, всё гуд.”
“Мать родная…” — мама закрыла лицо ладонями. — “Ну что натворил, сынок?!”
Пелагея Петровна тридцать лет в садике проработала. Детей любила безумно, но внуков видела сыновьих совсем другими. Не от разведёнки с двумя пацанами, а от девчушки из приличной семьи.
“Мам, ну чего такого?” — Игорь присел рядом, пытаясь обнять. — “Внуком обрадуешься! Или внучкой. Разве плохо?”
“От кого?” — она отодвинулась. — “От той, что уже раз выскочила замуж? Двух родила? Кто она вообще? Откуда вынырнула?”
“Люба в больнице детской нашей работает, медсестра. Золотой человек. Детки — прелесть.”
“А отец их где?” — не унималась Пелагея Петровна.
“В армии погиб. Любе двадцать два стукнуло, когда с двумя крохами осталась.”
“Ага”, — кивнула мать. — “Значит, дурачка искала на прокорм. И нашла.”
“Мам!” — взорвался Игорь. — “Хватит! Я не дурак! Я мужик взрослый, по любви женюсь!”
“По любви?!” — мать вскочила, заходила по комнате. — “Что ты о ней знаешь? Сидел дома, нам помогал, на работу бегал. Баб ноль опыта. Первая подкатила — и обвела вокруг пальца!”
Галя снова села, голову сложила на руки. После аварии голова часто раскалывалась, а от ссор — нестерпимо.
“Голова гудит”, — простонала. — “Потише нельзя?”
“Галя, прости”, — Игорь подбежал, потрогал лоб. — “Температуры нет. Таблетки пила?”
“Пила. Не лечит.”
“Завтра к доктору съездим”, — пообещал брат.
“Завтра?” — усмехнулась мать. — “А завтра ты занят будешь! Заботы новые
А завтра, словно в подтверждение его надежды, выглянуло солнце, осветив и пирог с вишнями, который уже ставила на стол помирившаяся мать, и робкую улыбку Кати, решившей, что светлый завтрак – лучший повод для знакомства с новой семьей брата.