Вчера утромлишь в полуснеВасилиса включила телефон на предельную громкость, будто боялась, что даже тишина может ускользнуть. Внутри тихо шептало: он не напишет. Это предчувствие было как запах грозы: тяжёлое, неизбежное, будто воздух густеет перед бурей. Всё равно звук зазвенел. Надежда в её груди была, как старый шрам: больно, но держит.
Она собрала волосы в слегка небрежный пучок, будто ветром расстрёгнутый, но так, чтобы выглядело естественно и красиво. Накинула тёмнозелёное пальтопарку, в котором он однажды сказал, что она напоминает осенний лес. С того момента пальто почти исчезло из её гардероба, но сегодня оно нашлось в глубине шкафа. Губы окрасила в яркоалый цвет слишком смелый для утренней прогулки в аптеку и булочную.
Аптека на Тверской была полна шумных голосов: ктото кашлял, как будто в груди застряла листва, ктото спорил о цене таблеток в рублях, ктото стоял, подпрыгивая с ноги на ногу. Воздух пах травами и едким ароматом мазей. Василиса взяла витамины, которые Артём советовал три года назад, когда они вместе пили утренний кофе. Упаковка скрипела в её руках, а срок годности гласил «до следующей осени», словно время внутри коробки считало свои последние дни.
В булочной всё было, как в старой сказке: парень с татуировкой на запястье стоял за прилавком, от него доносился аромат свежего хлеба и корицы, а из потрёпанного динамика звучала тихая народная мелодия. Василиса выбрала круассан с малиной тот самый, что он однажды назвал «вкусом утра», улыбаясь и вытирая крошки с подбородка. Она взяла два: один для чая дома, как тогда, когда всё казалось проще, второй просто так, чтобы он был, как крошечный кусочек прошлого, спрятанный в карман.
Вернувшись в квартиру, она застыла. Тишина висела в воздухе, тяжёлая, как пыль, осевшая на старых книжных полках. Комната будто боялась вздохнуть. Телефон лежал на подоконнике экраном вниз, как будто стыдился своего хозяина. Никаких сообщений, ни звонков мир, кажется, прошёл мимо, не замечая её. Она сама превратилась в тень, растворяющуюся в сером утреннем свете.
Василиса поставила чайник, сняла пальто медленно, будто боялась разбудить молчание. Аккуратно поставила ботинки у двери, поправила воротник на вешалке. Включила старое радио, где голос диктора скользил от новостей о пробках до сообщения о грядущем снегопаде и выставке в ГМИИ им. Пушкина. Всё звучало будто изпод воды. Она сделала глоток горячего чая, обжигающего язык, но проглотила без морщины. Подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу.
Снег падал мелкой, игольчатой пудрой, мгновенно оседая на зонты, шарфы и асфальт, а затем тая в воздухе. Молодой отец в тёмном пальто поправлял шапку сыну, нежно, как годы учат заботе. Пара стариков шла, упираясь в плечи, словно их руки срослись за десятилетия. Ктото спешил, скользя по обледеневшему тротуару, ктото смеялся, уткнувшись в телефон, ктото стоял у витрины, где блестели новогодние гирлянды. Жизнь текла шумной рекой, мимо неё, как поезд, ушедший, пока она стояла на перроне, не решив прыгнуть.
Он не написал.
Но она взяла веник и подмела пол, хоть пыли почти не было. Позвонила тёте, выслушала рассказы о даче, о соседях, о новом рецепте пирога. Полила старый кактус, внимательно проверяя, не пожелтел ли он. Записалась к врачу мелочь, откладываемая месяцами. Проверила квитанции, всё оплачено в рублях, но поставила галочку в ежедневнике. Постирала плед, добавив ароматизатор, чтобы дом пах теплом, живым.
Вечером она зажгла свет во всех комнатах, не из страха перед тьмой, а потому что дом стал живым: окна горели, отражаясь в мокром асфальте, шепча: здесь ктото есть. Здесь есть жизнь.
Василиса посмотрела на своё отражение в стекле и прошептала: «Он не написал. Но я здесь». Не оправдание и не вызов, а тихая правда, как свеча, зажжённая не для когото, а для себя, чтобы помнить, что ты всё ещё здесь.
