Он пришёл домой поздно ночью и сразу бросился в душ. Не успел снять ботинки у двери, как бросил пиджак на стул и исчез в ванной, будто вода могла смыть с него весь день.
Я слышала, как он круто открывал кран, как пар заполнял кабину. Минуты текли, а я считала их в голове, будто когдато считала качели во дворе: один, два, три слишком долгий счёт.
Когда он вышел, волосы ещё были мокрыми, а аромат был иной, чем обычно; между цитрусовой ноткой проскакивала сладкая, чуждая мелодия.
Я совсем выбит, пробормотал он, не глядя мне в глаза. Завтра расскажу. Я кивнула, даже улыбнулась теми улыбками, что держат щеки, а не сердце.
Осталась одна в кухне с его пиджаком. Я взяла его, чтобы повесить в шкаф. Пока вешала, чтото зашуршало в кармане. Инстинктивно потянула изпод пальцев выскочил сложенный в треугольник чек. Бумага ещё была тёплая от его тела, будто хотела скрыть секрет, который мне не следует раскрывать.
Чек дрожал в моих руках. Я разложила его на столе. Логотип изысканного ресторана, адрес в центре, время 22:41. «Ужин: 2 персоны». Две чашки кофе, бутылка красного вина, две закуски, два десерта. Два.
В ту же секунду мозг сделал то, что всегда делает в такие моменты: пытался оправдать реальность. «Может, клиент. Может, подрядчик. Может, коллега в беде». Проводила пальцем по названиям блюд, звучащим, как смех шефповара в моей наивности: карпаччо, вырезка, тирамису. Он не любит тирамису. Я люблю.
Спрятала чек в ящик, но всю ночь слышала шелест. Вставала, ходила по квартире, заглядывала в холодильник, пила воду из крана, уставилась на сумму в конце: итог, чаевые. Глупые цифры, тяжёлые, как сам пиджак.
Утром мы обе притворялись, что ничего. Я заварила кофе, поставила перед ним бутерброд. Он делал вид, что не замечает моего дрожащего масляного пятна на хлебе. Сегодня опять задержался, сказал он, быстро листая телефон.
Большой клиент, новый проект, пробормотал он, надевая тот же пиджак. На миг я подняла руку, чтобы остановить его сказать: «Останься. Поговорим». Не сказала. Двери закрылись беззвучно.
После работы я пошла по адресу, указанному в чеке. Не знаю, зачем. Может, проверить, существует ли место в реальности, а не только в моей голове. Было. Кирпичный фасад, полутём, в витрине стояли бокалы, блестящие, как обмана обещания.
Я села на скамейку напротив. Внутри официант отгонял стулья, готовил столы. Достала телефон, включила камеру, но не сделала снимок. Не хотела превращать историю в доказательства. Хотела понять.
Вошла на пять минут. На одну особу? спросил официант с улыбкой. Нет, спасибо. Только есть ли свободные столики сегодня? Он заглянул в блокнот. Много. По четвергам у нас всегда занято. Я колебалась. А вчера в 21:00? Офицант прищурился. Вчера был наплыв. Часто возвращаются одни и те же лица Но я не помню всех. Он улыбнулся извиняюсь. Может, столик у окна, у колонны? Кивнула, хотя это был не мой вопрос. Вышла, чувствуя тяжесть взглядов за спиной, хотя никто меня не видел.
Вечером, прежде чем он вернулся, я вытащила чек из ящика и положила его на стол, под льняную салфетку как карту в пасьянсе, ждут, пока её откроют. Он пришёл поздно. Съел суп, сказал, что вкусный. Потом пошёл в душ, дольше, чем вчера. Я слышала, как вода стучит в плитку, будто в барабан. Вышла из кухни в ванную и постучала в открытую дверь.
Можно войти? спросила я. Дай пять минут, крикнул он. Скоро всё расскажу.
«Скоро», «завтра», «позже» слова, что раньше означали лишь порядок дня, теперь звучали как долг, откладываемый на проценты.
Он рассказал. Что это был деловой ужин. Что клиент из СанктПетербурга, который «не пьёт в одиночку». Что он оправдывался, но «знаешь, как это бывает». Что они заказали тирамису, «потому что в меню». Глядя в сторону, как будто боялся, что чтото прочтёт в моих глазах.
Почему сразу в душ? спросила я. Ты же не пахнешь складом. Я был уставшим, ответил. Хотел согреться. Знаешь, как легко простудиться.
Он мог быть прав. Он мог лгать. Он мог говорить полуправду, ту худшую правду, что удобно обнять под подушкой. «Работал», «был», «должен был». Слова, не оставляющие места для «мы».
Ночью я снова вставала. Заваривала чай. Открывала и закрывала холодильник. Поднимала салфетку, опускала. Доставала чек, клала обратно. Как ребёнок, проверяющий, работает ли волшебный трюк каждый раз.
На следующий день он прислал мне фото из офиса. Он, коллеги, пицца в коробке. Тяжёлый день, держи пальцы скрещёнными. Я держала. Потом, в одиночестве, пошла в торговый центр, к парфюмерии. Протёрла запястье тестером того аромата, что почувствовал вчера ночью. «Амбра чегото», дорогой, элегантный. Позиционировали как унисекс, но на полке «для неё». Сказала себе, что это новая кампания, новый стандарт: мужчины и женщины теперь пахнут одинаково.
В субботу он предложил кино. Я согласилась. Сидели рядом, делились попкорном из одной коробки. В середине фильма мелькнуло уведомление на его телефоне: «Спасибо за вчера, до встречи». Без имени, без номера в контактах. Оно исчезло, пока успевало появиться. Это мог быть клиент. Это мог быть официант. Это мог быть любой, кому он помог, советовал, обещал. Это мог быть тот, кого он предпочёл бы не называть.
В воскресенье я взяла календарь и записала три строки: «Поговорить. Установить границы. Спросить правду». Положила его обратно. Снова взяла, вырвала листок, бросила в мусор. Вытащила, разгладила. Спрятала в ящик вместе с чеком.
Вечером, когда он засыпал, я спросила:
Есть ли чтото, что ты хочешь сказать, прежде чем я сама начну придумывать?
Ничего, что могло бы тебя ранить, ответил, прижав лицо к подушке. Правда.
Эта одна фраза иногда весит больше, чем «да» или «нет».
Не знаю, была ли там «другая». Не знаю, был ли ужин на двоих изменой, или просто жизнью, ускользающей в сторону, которую мы не планировали. Знаю, что чтото изменилось. Что вода из душа не смоет всё. А чек, хоть его можно скрутить в комок, оставляет в памяти простые цифры, которые отказываются исчезнуть.
Сегодня я положила тот чек посередине стола не у его тарелки, а в центре, как общее блюдо, к которому нам обоим придётся признаться, хотим ли мы его. Я заварила чай в двух чашках.
Села и жду, когда он вернётся. Может зайдёт, посмотрит и скажет: «Переборщил. Был испуган. Не хотел тебя ранить». А может: «Не доверяй чекam больше, чем мне». Или просто бросит бумагу в мусор и спросит, что съесть на ужин.
И тогда мне придётся решить, чего я боюсь больше: ответа, подтверждающего мои страхи, или молчания, которое их подпитывает. Может, самым смелым будет третий путь не искать ответы в чужих глазах, а посмотреть в своё сердце, способны ли мы ещё заказывать «на двоих».
Ответа пока нет. Есть лишь стол, накрытый на двоих, и листок, который говорит меньше, чем кажется, и больше, чем хотелось бы. Что я с ним сделаю? Пока не знаю. Иногда не чек раскрывает правду, а то, как долго мы можем смотреть на него вместе.
