Он выбрал семью. Но не нашу.
— Матушка, хватит! — Влад резко отвернулся от окна, где следил за мокрым шоссе. — Можно ли твердить одно? Я ведь уже сказал!
— Сказал?! — взметнула руки Валентина Ивановна. — Что сказал?! Что бросаешь нас ради чужой да с чужими отпрысками?!
— Не чужая! Полина — супруга моя! — сын стиснул кулаки, голос дрожал. — И дети теперь мои! Понимаешь ли? Мои!
Светлана молча вертела ложку за кухонным столом. Слезы капали в холодный чай. Плача не было — влага текла сама, как струи за стеклом.
— Твои?! — захохотала мать, и смех был страшнее визга. — С ума спятил? Родная сестра после автокатастрофы еле ноги волочит! Мать, жизнь за тебя положившая! А ты… к чужакам идешь!
Влад рухнул на диван, провел ладонью по лицу. Устал от этих слов — пульсировало в висках.
— Мам, пойми же. Мне тридцать два. Имею право на жизнь личную.
— Личную? — Валентина Ивановна села напротив, ухватила его руки. — Владушка, милый, какая жизнь с разведёнкой и чужими детьми? Ты молод, статен, должность хорошая. Возьмёшь девчонку младше, родишь кровных…
— Не хочу других! — вырвал он руки. — Дмитрий и Арина — уже мои. Дмитрий вчера «папа» молвил. Слышишь? Впервые меня папой назвали!
Светлана всхлипнула, поднялась. Хромая, подошла к брату.
— Влад, а я-то? — голос её был хрупким. — Знаешь же — без тебя пропаду. После катастрофы лишь на тебя надежда. Мать на пенсии, копейки считает. Кто поможет, коли не ты?
Братские объятия. Влад прижал сестру, погладил по голове.
— Светка, не умираю я. Жить буду отдельно. Помогать стану, конечно. Но своя семья теперь.
— Семья у тебя всегда была! — взорвалась мать. — Мы — кровь твоя! Родная!
— Полина в положении, — глухо сказал Влад.
Повисла тишь. Только часы отстукивали время да дождь плакал за окном.
— Что молвил? — мать окаменела.
— Ждёт дитя. Нашего. Поняли, отчего не бросить её?
Светлана отстранилась, уставилась на брата распахнутыми глазами.
— А срок?
— Пятая неделя. Доктора говорят — всё в норме.
— Боже… — мать закрыла лицо ладонями. — Что же натворил, сынка? Что?
Валентина Ивановна тридцать лет нянчила чужих детей в детсаду. Внуков видела иначе. Не от разведёнки с прицепом, а от чистой девушки из хороших.
— Мам, что здесь дурного? — Влад присел рядом, попытался обнять. — Внука дождёшься наконец. Разве это плохо?
— От кого? — отодвинулась она. — От той, что замужем ходила? Двоих уже нарожала? Да кто она вообще? Отколе взялась?
— Полина сестрой в детском отделении больницы. Женщина добрая, душевная. Дети у неё славные.
— А ихний отец где? — не унималась мать.
— В армии жизни лишился. Ей двадцать два было, когда с двумя крохами осталась.
— Ага, — кивнула Валентина Ивановна. — Искала дурака, чтоб содержал. И отыскала.
— Мама! — взорвался Влад. — Замолчи! Не дурак я! Мужчина взрослый, избрал женщину по любви!
— По любви? — мать прошествовала по комнате. — Да что ты знаешь о ней? Весь век дома сидел, трудился, нам помогал. С бабами дела не имел. Первая встречная вокруг пальца обвела.
Светлана вновь села, положила голову на руки. После катастрофы боль свирепствовала, а от криков раскалывался череп.
— Голова гудит, — простонала она. — Тише можно?
— Светкуша, прости, — Влад коснулся её лба. — Жара нет. Лекарства пила?
— Пила. Бесполезно.
— Завтра к доктору съездим, — пообещал брат.
— Завтра? — усмехнулась мать. — Времени не сыщется. Теперь заботы другие. Чужих детишек в школу таскать, уроки править.
— Дмитрию восемь, Арине пять. Не чужие, — устало повторил Влад. — Завтра точно съездим.
— А послезавтра? А через неделю? — не отступала Валентина Ивановна. — У той твоей живот пойдёт в рост — уход нужен. На Светлану времени не станет.
— Станет. Не на Марс же уезжаю. Район соседний.
— Район соседний, — передразнила мать. — А прежде стенкой жил. Ночью Светлана занедужит — в стенку стучит, ты прибегаешь. А нынче? По телефону лекаря вызывать?
Влад откинулся на спинку. Круг разговора замкнулся. Мать не слышала, Светлана страдала, а он тонул в вине и злился.
— Влад, а познакомишь с Полиной твоей? — вдруг сп
Мелкий осенний дождик за окном снова забарабанил по стеклу, на котором медленно сползали капли, словно слезы, а Валентине Петровне вдруг подумалось, что завтрашняя встреча в кафе будет похожа на попытку склеить разбитую фарфоровую чашку – трещины останутся, и вода из тех трещин будет просачиваться, холодная и горькая, как старые обиды и новый страх за дочь и за этого упрямого мальчишку, ее сына, который почему-то так уверенно смотрел на фотографию погибшего Сергея, висевшую в их съемной “двушке”, молчаливого солдата с добрыми глазами Максима, словно понимая, что и сам он, Игорь, лишь временный привал в этой долгой и трудной дороге, где воевали все: и медсестра Лена, вытаскивавшая ребят под обстрелом, и Валентина Петровна, годами вытягивавшая чужих малышей из болезней, и даже маленькая серьезная Дашка, хранившая в своей комнатке портрет отца-героя и почему-то верившая, что этот новый папа, Игорь, не исчезнет, как тот, первый, а Катя, глядя в окно на хмурые тучи, вдруг представила, что завтра выглянет солнце, и почему-то ей так сильно этого захотелось.