Во сне, похожем на длинный коридор детства, я снова стою перед мамой. Мне сорок один, но внутри я всё та же маленькая девочка из Новосибирска — с широко открытыми глазами и трясущимися губами. Вроде бы у меня есть всё: муж Артём, дочь Полина, работа бухгалтером, квартира в спальном районе. Но где-то под рёбрами — все та же старая заноза: мамино равнодушие.
Нас трое у мамы: я, Саша и крошка Танюшка. Я — старшая, Ольга Николаевна Крутова. С пяти лет таскала ведра с картошкой из погреба, в школе училась так, что даже «четвёрки» казались позором. А Саша — курила за гаражами, материлась, как сапожник, но мама только вздыхала: «Характер у неё боевой». Танюшка же спала тихо, как мышка, и мама ночами проверяла, дышит ли она. А я? Я была как мебель — нужная, но незаметная.
Не подумайте, я не злюсь на сестёр. Пусть живут, как хотят. Но это жгучее чувство — не к ним. К ней. К маме. Всю жизнь я прыгала выше головы: золотая медаль, красный диплом, даже в декрет вышла всего на полгода — боялась, что назовёт дармоедкой. А она? «Ну и фигура у тебя, как у колхозницы», «Ты что, суп пересолила? Совсем руки не из того места», «Полина у тебя как хулиганка — видно, в тебя пошла».
Когда родилась Полина, мама чуть ли не за шиворот тащила меня на работу: «Сидишь тут, как овощ! В конторе хоть пользу будешь приносить!». А когда я вернулась к отчётам, сразу: «Всё, карьера важнее ребёнка!». И понеслось: Танюшка — «ангелочек», Саша — «хоть замуж вышла нормально», а я — вечная неудачница, даже борщ не умею варить.
Артём бубнит: «Да скажи ты ей наконец всё!». Но он не понимает. Для него мать — это просто пожилая женщина с Арбата. А для меня она — как берёза под окном: и тень от неё холодная, и корни разрослись под всем моим существованием. Боюсь, если дёрну этот корень — рухнет всё. И хоть мне больно, я всё равно жду. Жду, когда она посмотрит на меня не взглядом строгой учительницы, а так, как в кино — с гордостью и теплом:
«Оленька, ты у меня — золото».
Но сны редко сбываются.
