Так сложилось, что на склоне лет я осталась совсем одна. Не по своей прихоти, не по жестокой причуде судьбы — а потому что моя сноха, та, для которой я когда-то распахнула двери своего дома, вышвырнула меня, как ненужную рухлядь. Теперь живу в покосившейся избе в глухой деревушке под Вологдой. Без удобств, с печкой, которую нужно растапливать на рассвете, с нужником во дворе и ведрами воды из колодца. Всё, что имела, — теперь её.
Меня зовут Пелагея Семёновна. Родом я из Кострома. Моему сыну Владу — тридцать три. Женился он пять лет назад. Женился, как мне тогда казалось, ослеплённый. Привёл в наш дом какую-то Алёнку — девку с Кубани, без угла, без специальности, без стыда в глазах. Сын был ею сражён, а я — с первых минут насторожилась. Но промолчала. Думала, само пройдёт.
После свадьбы стали жить втроём в моей двушке. Я отдала им просторную комнату, а сама ютилась в клетушке, где и развернуться негде. Прошло пару месяцев, и Алёнка объявила, что беременна. Срок уже приличный. Но беда в том, что Влад познакомился с ней всего за месяц до зачатия. Я прикинула. Не сходится.
— Недоношенная, — заявила она.
— Недоношенная? А вес нормальный, и никаких признаков?
Я смолчала. Сын поверил. А я — нет. Уже тогда чуяло сердце — ребёнок чужой. Но что докажешь, если сын ослеплён?
Сперва она ещё корчила из себя хозяйку — мыла полы, стряпала. Потом забила. Всё на мне висело. А дальше началось то, что добило нас окончательно. Алёнка потребовала, чтобы я отдавала пенсию им «на общие нужды». Без зазрения совести, напрямую.
— А ты-то что вносишь, Алёнка? — спросила я. — Ни дня не работала ни до свадьбы, ни после!
Влад вступился. Потребовал отчитываться за каждую копейку, потраченную на себя. Видно, Алёнка его хорошо обработала. Знала все мои надбавки, пенсии, выплаты. Всё у неё было на карандаше. Даже на лекарства выслушивала нотации.
В какой-то момент терпение лопнуло. Купила себе холодильник и поставила в своей каморке. Перестала скидываться на еду, разделила коммуналку. Не обязана я кормить дармоедку и её ребёнка. Не обязана — и всё тут.
Тогда Алёнка поняла — так просто меня не выкурить. Однажды, в мое отсутствие, она перерыла мои бумаги. Нашла документы на квартиру. А там — закавыка: после развода с отцом Влада я выкупила его долю, но оформила жильё на сына. Тогда думала — пусть будет его, всё равно он у меня один…
Алёнка обрадовалась. Пригрозила:
— Сваливай отсюда! Ты здесь никто! Пикнешь Владу — разведусь и половину хаты заберу. Тогда вы оба на улице окажетесь!
Что я могла сказать? Понимала — сын меж двух огней. Не хотела его разрывать. Собрала узелок и уехала в старый родительский дом в деревню. Когда-то покупали его с бывшим, но так и не достроили. Теперь живу в этом забытом богом уголке, где зимой стучит в стены ледяной ветер, а летом лишь одинокий дымок из трубы напоминает, что я ещё жива.
Владу сказала, что хочу тишины, покоя, природы. Он не заподозрил подвоха. А Алёнка только обрадовалась — одним ртом меньше. Теперь сына почти не вижу. В первый год приезжал пару раз, сейчас — ни звонка, ни весточки. И я знаю: она не даст. Не позволит.
Я жалею лишь об одном — что не оформила квартиру на себя. Что поверила в сыновью любовь, в порядочность снохи. А теперь я — одинокая, без крыши над головой, без семьи, без надежды. Старость, которая должна быть в тепле, стала борьбой за выживание.
Вот так одна чужая баба, поселившаяся в доме, лишила меня всего. Крыши над головой. Сына. Уважения. И теперь каждую ночь молюсь, чтобы Влад прозрел. Чтобы понял, с кем связался. Но боюсь — будет поздно…
