**Слишком поздно для прощения**
Тамара Ивановна стояла у окна, глядя, как дворник сгребал последние жёлтые листья. Октябрь в том году выдался промозглым, и листья прилипали к мокрому асфальту, будто не хотели покидать землю. В руках она сжимала смятый листок, который час назад принесла соседка.
— Тома, тут какая-то женщина к тебе приходила, — сказала Зинаида Фёдоровна, протягивая записку. — Говорит, срочно. Не стала ждать, умчалась.
На клочке бумаги корявым почерком было выведено: *«Маме плохо. Приезжай скорее. Галя»*.
Тамара Ивановна узнала этот почерк сразу. Галина, её младшая сестра, всегда писала, как будто курица лапой царапала. В школе учителя ругали, а она только смеялась в ответ: *«Не писательница я!»*
— Что-то случилось? Ты бледная, — забеспокоилась соседка.
— Ничего, — сухо ответила Тамара Ивановна и закрыла дверь.
Теперь она стояла с запиской в руках, не зная, что делать. Мать… Сколько лет прошло с той последней ссоры? Восемь? Десять? После того дня они не разговаривали, не виделись. Тамара Ивановна даже запретила Гале упоминать о себе, когда та навещала мать.
— Пусть думает, что у неё одна дочь, — говорила она тогда. — Раз так решила, так тому и быть.
А всё началось с пустяка. Мать хотела продать дачу в Тверской области, ту самую, где они с Галей провели детство. Домик достался от бабушки, и сёстры имели равные доли. Но Тамара Ивановна была категорически против.
— Мам, ты что творишь?! — кричала она тогда на кухне в их маленькой квартирке. — Это же наша память! Там папа яблони сажал, там мы с Галей в прятки бегали!
— Томка, не кипятись, — устало отвечала мать. — Крыша течёт, стены гниют. Денег на ремонт нет, налоги платить надо. Продадим, пока хоть что-то дадут.
— Да мне плевать на деньги! — Тамара Ивановна ударила кулаком по столу. — Продашь дачу — для меня ты больше не мать!
Мать смотрела на неё долго, печально, потом тихо сказала:
— Ну что ж, Тамара. Как знаешь.
И продала. Без согласия старшей дочери, оформив всё через Галину. Деньги отдала младшей со словами:
— Скопишь на квартиру. А то всё по съёмным мыкаешься.
Тамара Ивановна узнала об этом случайно, встретив в трамвае соседку из тех мест.
— Ой, Томка, а ваш-то домик уже снесли, — радостно сообщила тётя Шура. — Новые хозяева участок под картошку перепахали. Дачу строить будут.
Той же ночью Тамара Ивановна приехала к матери и высказала всё, что накопилось. Слова были острые, как нож. Мать сидела и плакала, а дочь кричала, выплёскивая всю боль.
— Ты предательница! Предала отца! Предала нас! — рыдала она. — Всё ради денег! Ради этой своей Галки, которая только и умеет выклянчивать!
— Тамара, хватит, — шептала мать. — Умоляю…
— Не хочу тебя больше знать! Слышишь? Для меня ты умерла!
И ушла, хлопнув дверью так, что звенели стёкла.
Потом были месяцы молчания. Галина пыталась мирить, звонила, приезжала, уговаривала.
— Тома, ну сколько можно? Мама плачет каждый день. Говорит, что хотела как лучше…
— Пусть плачет, — холодно отвечала Тамара Ивановна. — Сама виновата.
— Да дом — это просто дом! А мама — она одна!
— Не было у неё права! — кричала Тамара Ивановна. — Понимаешь? Не было права решать без меня!
Галина обижалась и уходила. А Тамара Ивановна оставалась одна со своей правотой.
Шли годы. Она вышла замуж, родила сына Степку. Муж иногда заговаривал о том, что неплохо бы съездить к её родным.
— Какие родные? — отрезала она. — Сирота я.
Игорь не настаивал. У него самого были непростые отношения с семьёй, и он понимал, что не все родственники — радость.
Степан рос без бабушки и тёти. Когда спрашивал, почему у других детишек есть бабушки, а у него нет, Тамара Ивановна отвечала:
— Она живёт далеко. Не может приехать.
— А мы к ней?
— Она нас не хочет видеть.
Галина несколько раз пыталась встретиться с племянником. Поджидала у школы, дарила конфеты. Но Тамара Ивановна строго запретила сыну общаться с тётей.
— Мам, а она добрая, — говорил Степа после одной такой встречи. — Конфеты купила и смешные истории рассказывала.
— Больше не разговаривай с ней, — приказала Тамара Ивановна. — Она плохая.
— Почему?
— Потому что я так сказала.
Мальчик не понимал, но слушался. А Тамара Ивановна звонила сестре и кричала в трубку:
— Как ты смеешь подходить к моему ребёнку?! У тебя своих нет, так чужих смущаешь?
— Тома, да он же мой племянник! — плакала в ответ Галина. — Я же своя ему!
— Чужая! Для нас вы все чужие! И чтоб я тебя больше не видела рядом с ним!
И Галина больше не появлялась.
Теперь Тамара Ивановна смотрела на записку и чувствовала, как внутри всё сжимается от страха. *«Очень плохо»*… Что это значит? Болеет? Или уже…
Она быстро набрала номер сестры. Трубку взяли не сразу.
— Алло? — голос Галины звучал устало.
— Галя, это я.
Тишина. Потом шёпот:
— Тома? Ты получила записку?
— Что с мамой?
— Инсульт. Третий день в реанимации. Врачи… — голос дрогнул. — Говорят, шансов мало.
У Тамары Ивановны подкосились ноги. Она опустилась на стул.
— Когда случилось?
— Позавчера утром. Соседка нашла её на кухне. Хорошо, что ключи у меня были. Тома, она всё время твоё имя повторяет. Даже без сознания.
— Я… не знаю…
— Приезжай. Пожалуйста. Может, почувствует, что ты рядом.
Тамара Ивановна положила трубку и долго сидела молча. В голове всплывали обрывки воспоминаний. Мать поёт колыбельную. Мать гладит по голове, когда она упала с велосипеда. Мать плачет над старым письмом с фронта. Мать смеётся, глядя на их с ГалейОна поняла, что просить прощения уже не у кого, и только горячие слёзы катились по её щекам, оставляя горькие следы на пожелтевшей от времени фотографии.
