В тихое утро в уютном доме на окраине Казани стояла привычная тишина, которую так ценил Геннадий. Сквозь занавески пробивался мягкий свет, из кухни тянуло ароматом свежего кофе, и у него наконец выдалась редкая минутка, чтобы посидеть с книгой. Однако сегодня покой нарушали странные звуки — неуверенное шарканье, всплеск воды и сдавленное «чёрт подери», будто кто-то подхватил это выражение у взрослых.
Геннадий выглянул в прихожую и застыл. Там был его внук, Вадик.
Невысокий, с всклокоченными волосами, в пижаме с медвежатами, он с деловой серьёзностью пытался пройти по коридору… в старых кирзовых сапогах, которые одиноко стояли у порога. Сапогах, которые Вадик упорно называл «папины». Хотя папы, Игоря, уже несколько месяцев не было рядом — он уехал в длительную вахту на Север, оставив семью ждать.
— Вадик, ты что затеял? — тихо спросил Геннадий, стараясь не спугнуть этот хрупкий момент.
Мальчик не обернулся, уставившись на свои ноги.
— Хочу попробовать быть как взрослый, — ответил он, осторожно ступая. Один сапог сполз, Вадик недовольно хмыкнул, нагнулся, поправил его.
Геннадий присел на лавку у стены, чувствуя, как сердце сжимается от умиления. Он понимал: сейчас не стоит вмешиваться. Иногда детям надо дать примерить что-то чужое, чтобы разобраться в себе.
— Думаешь, взрослым легко? — спросил он после паузы, стараясь не отвлекать внука.
Вадик кивнул, не отрывая взгляда от сапог.
— Вы с папой всё знаете. И вам никто не указывает.
Геннадий невольно усмехнулся, но в этой усмешке была горечь. Он вспомнил, как сам в детстве натянул отцовские валенки — тяжелые, огромные, с потрёпанным мехом. Тогда казалось, что, надев их, он сразу станет сильным, большим, почти неуязвимым. Но через пару шагов понял, как это неудобно: ноги болтались, подошва скользила, каждый шаг давался с трудом.
— А знаешь, — начал Геннадий, — в этих сапогах твой папа впервые пошёл на заработки. Они старые, но он их бережёт. Говорил, что с них началась его взрослая жизнь.
Вадик замер, разглядывая сапоги. Его глаза, слишком серьёзные для шестилетнего мальчишки, блестели от любопытства и чего-то ещё — словно он пытался разглядеть в этих потрёпанных «великанах» следы отцовской судьбы.
— Всё равно хочу в них походить, — упрямо сказал он. — Чтобы тоже начать.
— Только ненадолго, — мягко ответил Геннадий. — А потом возвращайся в свои тапочки. Успеешь ещё повзрослеть.
Вадик кивнул и, пошатываясь, сделал ещё несколько шагов. Лицо его было напряжённым, каждый шаг — как маленький подвиг. В его движениях читалась решимость, будто он шёл не по коридору, а по невидимому мосту в будущее.
Геннадий смотрел на внука, и в груди разливалось тёплое, щемящее чувство. Быть взрослым — это не про сапоги, не про строгий пиджак и не про знание всех ответов. Это про то, как вставать с утра, даже если всё тело просит остаться в кровати. Про то, как прощать, даже когда никто не раскаивается. Про то, как защищать своих, даже если сердце сжимается от страха.
Но всё начинается именно с этого — с маленького мальчишки, который надевает огромные отцовские сапоги и делает первый, неуклюжий шаг в мир, пока ещё слишком большой для него.