«Пап, отдай квартиру — ты своё уже прожил». Дверь захлопнулась с грохотом, оставив в тишине лишь эхо её слов.
Он остался один. После ухода жены пустота окутала его, словно тяжёлый зимний тулуп. Краски мира потускнели. Ничто не радовало — ни ясные рассветы, ни утренний чай с вареньем, ни старые киноленты, которые когда-то собирали их семью за экраном. Лишь работа цепляла его за жизнь. Пока ноги носили — шёл в офис, лишь бы не слышать гнетущей тишины квартиры. Молчание гудело в висках и разрывало душу на части.
Дни слились в монотонную вереницу: маршрутка, цех, пустые стены, ночи без сна. Дети — Дима и Светлана — звонили всё реже, а потом и вовсе исчезли. Отвечали односложно, будто отчитывались перед чужим. Он бродил по паркам, вглядываясь в лица пенсионеров — вдруг встретит знакомые глаза? Страшило не увядание — страшило, что последний вздох останется без witness.
Внутри постепенно гас свет. Душа, словно смятый конверт, хранила невысказанное: просьбы о прощении к жене, слова любви, что застряли в горле. Он всё ещё ждал её звонка.
И вот Светлана пришла. Он, дрожащими руками, поставил самовар, достал бабушкино блюдо с блинами. Но дочь, не притронувшись к угощению, выложила:
— Четыре комнаты — роскошь для одного. Продавай. Возьмёшь однокомнатную, остальные деньги — мне.
Он замер, словно получил удар топором.
— Это же наш дом… Тут твои куклы хранились, мамин сервиз…
— Ты уже отыграл своё! — фыркнула она, натягивая куртку. — Я на машину коплю. Умрёшь — всё равно квартиру делить будем.
— Когда ты… зайдёшь ещё? — прошептал он, но ответом стал хлопок двери.
Три дня пролежал на полу, словно раненый зверь. Позвонил Диме:
— Сынок, приезжай…
Тот вздохнул в трубку:
— Пап, не усложняй. Если продашь — сразу приеду. Мне ипотеку помогать закрывать…
Тишина после этих слов была гуще смога. Он понял: дети умерли раньше него.
В аптеке столкнулся с шурином. Тот, кашлянув, пробурчал:
— Ольга? Уехала в Екатеринбург. За местным предпринимателем. Счастлива, говорят…
«Счастлива». Слово обожгло, как кипяток. Он не завидовал. Завидовал лишь её умению убегать.
Утро встретило свинцовой мутью за окном. Надел валенки, вышел. Дошёл до скамьи у детской площадки — той, где когда-то качал Свету на качелях. Лёг. Сердце сдавило тисками, потом — тишина.
А душа, сбросив груз обид и предательств, метнулась ввысь — туда, где не требуют «отдать», где обнимают без условий. Где, может, Оля уже ждёт его с чаем и тихим: «Прости…»
Но это — уже не здесь.
