— Папа, отдай квартиру — ты уже своё отжил. — После его ответа дочь бросила три слова и громко хлопнула дверью.
Иван Сергеевич потерял супругу всего полгода назад. С ней ушло последнее тепло в доме. Он продолжал ходить на работу — не из-за нужды, а чтобы не сойти с ума от пустоты. Работа стала его якорем, спасала от мыслей. В привычной суете он находил минутное утешение. По вечерам задерживался на улице — бесцельно бродил, лишь бы не возвращаться в холодные стены. Квартира без жены превратилась в глухую коробку, где каждый звук отдавался гулким эхом.
Дети — дочь и сын — навещали его редко. С каждым месяцем всё реже. А потом и вовсе перестали. Казалось, со смертью матери исчезла и та ниточка, что хоть как-то связывала их. Иван Сергеевич боялся одиночества, но ещё страшнее было осознавать, что для своих детей он стал просто обузой.
Иногда он ловил себя на том, что всматривался в лица прохожих — может, кто-то узнает, окликнет, обнимет. Но люди шли мимо. И сердце ныло всё сильнее — не от болезни, а от того, что внутри было пусто.
И вот однажды пришла она — Лидия, его дочь. Пришла не с теплом, а с холодным расчётом в глазах. Её визиты давно стали формальностью, и каждый раз разговор крутился вокруг одного — квартиры. На этот раз она не стала церемониться.
— Пап, сколько можно? Ты один в трёхкомнатной квартире — это же нелепо. Продай, возьми однокомнатную, а разницу отдай мне. У нас ипотека, детям тесно.
Он молчал. Пальцы дрожали, слова застревали в горле.
— Лида, ты же знаешь, это наш с мамой дом. Я не могу просто взять и… — голос сорвался.
Дочь резко поднялась.
— Ты своё уже прожил, папа. Хоть раз подумай о нас, — её слова прозвучали как удар.
— А ты подумай, когда в следующий раз зайдёшь? — прошептал он.
Она уже была в дверях. Резко обернулась, бросила:
— После твоих похорон.
Дверь захлопнулась. Гул разнёсся по квартире, будто выстрел. Иван Сергеевич сидел, словно парализованный. Потом, собрав волю в кулак, набрал сына.
— Гриша, поговори со мной. Она приходила… опять про квартиру… Я не хочу её продавать, — голос дрожал.
На том конце провисла пауза.
— Пап, ну а чего ты хочешь? Тебе однойшка за глаза. А мне, если честно, деньги бы не помешали — новую машину хочу взять. Не жадничай, продавай.
— А ты когда зайдёшь? — спросил он, всё ещё надеясь.
— Как продашь — тогда и зайду.
Он не стал слушать дальше. Отключил. Накинул пальто и вышел. Грудь сдавило так, что дышать стало трудно. Шёл, не видя дороги, пока не опустился на лавочку у пруда. Сидел, опустив голову. Сердце билось медленно, тяжело. Потом… остановилось.
Иван Сергеевич умер в одиночестве. Под хмурым небом, среди голых деревьев, с телефоном в кармане. Никто его не ждал. Не искал. Не звал. Его сердце не выдержало не предательства — равнодушия. Он был не нужен ни как отец, ни как человек. Только как собственник жилплощади.
А через день в квартире снова хлопнула дверь. Вошла Лидия — с ключами. В глазах не было слёз, только расчёт. И Григорий — с новой машиной у подъезда. В комнатах пахло пылью и тоской. А на столе лежала старая фотография. Где они все вместе. С мамой. С папой. Счастливые. Когда-то.
Но счастье уходит, если мерять его квадратными метрами…