Василий дрожал на заледеневшей скамье в сквере под Тверью, пробираемый колючим морозом. Ветер выл, как раненый волк, снежные хлопья кружили в чёрной пасти ночи. Он тупо смотрел перед собой, не в силах понять, как хозяин дома, возведённого своими руками, оказался на улице — брошенный, как пустая бутылка из-под водки.
Всего несколько часов назад он стоял в родных стенах. Но сын, Дмитрий, смотрел на него ледяным взглядом, будто перед ним был не отец, а назойливый попрошайка.
— Пап, нам с Любовью тесно, — сказал он, будто диктовал меню в столовой. — Возраст уже не тот. Пристройся где-нибудь на съёмной хате. Пенсии хватит…
Невестка молча кивала, словно матрёшка с застывшей улыбкой.
— Но это… моя крепость… — голос старика задрожал не от холода, а от горя, разъедавшего душу.
— Сам же всё переоформил, — Дмитрий пожал плечами с таким безразличием, будто говорил о погоде. — Бумаги подписаны. Всё законно.
В тот миг Василий Кузьмич понял — он стал никем.
Не стал спорить. Гордыня или безысходность — что-то заставило развернуться и уйти, оставив за спиной шестьдесят лет жизни.
Теперь он сидел, кутаясь в драный ватник, и думал: как вышло, что сын, ради которого пахал как лошадь, вышвырнул его на мороз? Ледяные иглы впивались в кожу, но душевная боль жгла сильнее.
Вдруг — прикосновение.
Мохнатая лапа осторожно коснулась его руки.
Перед ним сидел пёс — крупный, с шерстью как у медведя и умными глазами. Ткнулся влажным носом в ладонь, будто говорил: «Идём».
— Ты откуда, браток? — прохрипел старик, сглотнув ком в горле.
Пёс вильнул хвостом и потянул зубами за полу ватника.
— Куда зовёшь? — Василий встал, подчиняясь неведомой силе. Терять-то нечего.
Они брели по заснеженным переулкам, пока не остановились у деревянного дома. На крыльце стояла женщина в цветастом платке.
— Шарик! Опять бродяжничаешь? — начала она, но, увидев старика, ахнула. — Батюшки! Да вы же синий весь!
Василий хотел буркнуть, что всё в порядке, но губы не слушались.
— Быстро в дом! — она схватила его за рукав и втолкнула в тепло.
Очнулся он под шерстяным одеялом. В воздухе пахло щами и свежей сдобой. Тепло разливалось по телу, выгоняя ледяное оцепенение.
— Проснулись? — услышал он добрый голос.
В дверях стояла хозяйка с дымящейся кружкой.
— Меня Надежда звать, — улыбнулась она. — А вас?
— Василий…
— Что ж, Василий Кузьмич, — женщина поставила на стол тарелку с борщом, — мой Шарик не каждого к порогу приводит. Вам форта повезло.
Он попытался улыбнуться.
— Не знаю, как отблагодарить…
— Расскажите, как в такую пургу на улице оказались, — попросила Надежда, наливая чай.
И он выложил всё: про дом, про сына-предателя, про жизнь, выброшенную на помойку.
Когда закончил, в горнице повисло молчание.
— Оставайтесь, — вдруг сказала Надежда.
Василий удивлённо поднял брови.
— Как?
— Места хватит. Мне одной скучно, а вам крыша над головой нужна.
— Да я… неудобно…
— Говорите «спасибо» да ешьте горяченькое, — она пододвинула тарелку. Шарик, словно подтверждая, положил морду ему на колени.
И тогда старик понял — судьба даёт второй шанс.
Через полгода с помощью Надежды он выиграл суд — документы сына признали мошенническими. Дом вернули.
Но Василий Кузьмич лишь махнул рукой:
— Не надо. Пусть крысиное гнездо себе оставят.
— Правильно, — кивнула Надежда, помешивая варенье в кастрюле. — Твой дом теперь здесь.
Он посмотрел на Шарика, греющегося у печки, на уютную горницу, на женщину, подарившую ему новую жизнь. И впервые за много лет старик почувствовал — счастье не в стенах, а в тепле человеческих рук.
