Тот самый день
Всё началось с того, что Светлана проспала. Не на пять минут — она проснулась без десяти десять, хотя всегда к восьми уже стояла на остановке с термосом и тяжелыми веками. Сердце будто провалилось в пропасть, словно кто-то выдернул из-под неё опору. Телефон сел — шнур, как на зло, вывалился из розетки за ночь. Вода не текла: плановое отключение, о котором она, разумеется, забыла. На кухне — звон: её любимая кружка с надписью «Не сдавайся» разлетелась вдребезги. Остались лишь осколки и тишина.
Та самая, густая, давящая тишина, от которой в ушах звенит. Когда дом не дышит, а замирает. И ты тоже замираешь — не от облегчения, а потому что сил держаться больше нет.
На работу Светлана, конечно, опозала. Влетела в офис с растрёпанными волосами, без макияжа и с пятном на рукаве пальто. Коллеги обернулись. Кто-то усмехнулся, кто-то сделал вид, что не заметил. Начальница вздохнула так, будто Света лично обокрала весь отдел. И день покатился под откос — будто кто-то дёрнул за ниточку, и всё поползло.
Светлана не оправдывалась, не жаловалась. Просто села за компьютер. Но внутри всё зудело от беспомощности, словно колючий свитер, который надо носить, но невыносимо терпеть. Казалось, весь мир шепчет: «Ты же знаешь, что так не должно быть».
После обеда позвонили из школы: у сына конфликт с учителем. Требуют объяснительную, грозят комиссией, говорят о разбирательстве. Потом — смс от банка: карта в минусе, последняя оплата не прошла. А затем — фото от соседки: «Это у тебя течёт?» На потолке пятно, как синяк, расползающийся по лицу её жизни.
К вечеру Светлана сидела на холодных ступеньках подъезда. Колготки прилипли к ногам, пальцы коченели. Плечи опущены, сумка распахнута, будто душа — измотанная и беззащитная. День не просто не удался — он будто проверял её, нажимая на больные места.
И тут рядом остановилась девочка. Маленькая, худенькая, с огромным рюкзаком и кривыми очками.
— Тётя, вам очень плохо?
Светлана подняла голову. Хотела отмахнуться, но не смогла. Вопрос прозвучал искренне, без фальши.
— Плохо, — выдохнула она.
Девочка присела. Достала из рюкзака яблоко, слегка помятое, но чистое. Протянула обеими руками.
— Мама говорит, если кому-то плохо — надо поделиться. Даже если немного. Даже если яблоком.
Светлана взяла. Надкусила. Сладкое, с кислинкой. Вкус напомнил первое сентября и школьный двор. В груди что-то отпустило. Не боль — просто шум, который наконец стих.
— Спасибо. А тебя как зовут?
— Маша. А вас?
— Светлана.
— Не переживайте, Светлана. Всё наладится. Просто сейчас не очень.
Света кивнула. Едва заметно, но уже с тенью улыбки.
Девочка встала, поправила рюкзак и ушла. Не оглянулась. Шла быстро, будто знала: всё, что нужно, она сделала. Светлана смотрела ей вслед. Где-то внутри вдруг разгорелся крошечный огонёк.
Она поднялась. Вернулась домой. Сняла пальто. Позвонила сыну. Не ругать, а просто спросить, как он. Сказала «прости», хотя и не знала, за что. Просто хотелось первой сказать что-то доброе.
Потом налила воды коту Ваське. Подмела пол. Собрала осколки. Простые движения, но впервые за день — с каким-то смыслом.
Наутро Светлана купила новую кружку. Алую. Яркую, как обещание. И механический будильник — с тихим тиканьем, будто шепотом: «Ты жива. Время идёт — и ты вместе с ним».
Иногда всё рушится не с грохотом, а по швам. А потом — будто собирается заново. Не теми же руками, не из тех же частей. Но собирается. С яблока. С детского голоса. С момента, когда ты решаешь: хватит. Пора дышать.
