Отец, отдай квартиру — твой век уже прошёл. После его молчания дочь бросила три слова и громко хлопнула дверью.
Григорий Степанович потерял жену всего полгода назад. С ней ушло всё — и свет, и тепло. Он продолжал ходить на работу — не ради денег, а чтобы не сойти с ума от пустоты. Заводские смены становились единственной отдушиной, хоть каким-то смыслом. Вечерами бродил по улицам, не решаясь вернуться в холодные стены, где каждый скрип половицы отдавался в сердце ледяным эхом.
Дети — дочь и сын — наведывались всё реже. А потом и вовсе пропали. Казалось, вместе с матерью исчезло последнее, что их связывало. Григорий Степанович боялся одиночества, но ещё страшнее было осознавать: для своих детей он стал ненужным грузом.
Иногда он вглядывался в лица прохожих, надеясь увидеть знакомые черты. Вдруг кто-то остановится, улыбнётся, обнимет? Но люди спешили мимо. А сердце ныло— не от болезни, а от ненужности.
И вот однажды пришла она — Лариса, его дочь. Пришла не с заботой, а с холодным расчётом в глазах. Её визиты всегда были короткими, деловыми, и каждый раз она возвращалась к одному: квартире. В этот раз даже не стала церемониться.
— Папа, хватит упрямиться. Ты живёшь один в трёхкомнатной, это же нелепо. Продай, купи себе однокомнатную, остальные деньги отдай мне. Дети растут, нам тесно.
Он молчал. Руки дрожали.
— Лариска, это наш с матерью дом… Я не могу просто так… — голос сорвался.
Она резко поднялась.
— Ты своё отжил, пап. Хоть раз подумай о нас! — в её голосе звенела злость.
— А ты подумай, когда в следующий раз зайдёшь? — прошептал он.
Она уже стояла в дверях. Обернулась и бросила:
— После твоего ухода.
Дверь захлопнулась, эхо удара разнеслось по квартире, как похоронный звон. Григорий Степанович сидел, потупив взгляд, словно пригвождённый к стулу. Потом, собравшись с духом, набрал сына.
— Антон, поговори со мной. Сестра приходила… опять про квартиру… Я не хочу её продавать.
В трубке вздохнули.
— Пап, ну что ты цепляешься? Ты один, квартира большая. Мне, кстати, тоже не помешала бы помощь. Хочу новую машину — старая разваливается.
— А ты когда зайдёшь? — спросил он с последней надеждой.
— Если квартиру продашь — зайду.
Он положил трубку. Оделся и вышел. Воздух был густым, будто сироп, каждый вздат давался с трудом. Он шёл, не видя дороги, пока не нашёл скамейку у заросшего пруда. Сел. Сердце стучало медленно, тяжело. А потом… остановилось.
Григорий Степанович умер в одиночестве. Под хмурым небом, с телефоном в кармане, в котором больше не было ни одного неотвеченного звонка. Никто его не искал. Не жалел. Он им был нужен только как владелец квадратных метров.
А через два дня в квартире снова хлопнула дверь. Пришла Лариса — с ключами и нотариусом. Антон подъехал на новенькой иномарке. В комнатах пахло пылью и забвением. На столе лежала потрёпанная фотография: они все вместе. С матерью. С отцом. Смеющиеся. Когда-то давно.
Но счастье уходит — если мерять его рублями и квадратами.
