Отец вспомнил обо мне… когда почуял запах бабушкиных денег
Моя жизнь никогда не была лёгкой, но настоящий удар ждал меня не в детстве без родителей, а в тот день, когда на пороге возник человек, когда-то звавшийся отцом — после пятнадцати лет молчания. И пришёл он не с извинениями, не с подарками. С требованием: «Дели наследство».
Родители развелись, когда мне было пять. Мама быстро сгинула в вине, суд отобрал у неё права, а отец, не справившись с ролью родителя, отвёз меня к своей матери в глухую деревню под Вологдой. Сам он жил в городе и наведывался редко — раз в год, а то и реже.
Я пошла в сельскую школу, научилась полоть грядки, штопать на древней «Зингер», ловить карасей, вязать банные веники, варить смородиновое варенье. Жизнь с бабушкой была скромной, но честной. В четвёртом классе отец приехал с чужой женщиной. Меня выставили на улицу. Вернулась — дома лишь бабушка, сидит в кресле, взгляд пустой.
— Где папа? — спросила я.
— Не вернётся, Оленька, — только и ответила она.
И правда — не вернулся. Завёл новую семью, стёр дочь из памяти. Мы с бабушкой жили душа в душу. Я не страдала — у меня была она. Терпеливая, твёрдая, бесконечно добрая. Она стала мне всем: и матерью, и отцом, и наперсницей.
Когда я окончила девятый класс, тётя Глаша, сельская портниха, сказала:
— У тебя пальцы, как у феи. Иди в училище, не закапывай дар в картошке.
Я послушалась. Уехала в город. Училась, подрабатывала, не пропадала. Отец жил в трёх трамвайных остановках от моего общага — но за пять лет ни разу не поинтересовался, жива ли я. Я тоже не напоминала о себе.
После училища устроилась в ателье, вышла замуж за Дмитрия. Снимали клетушку, но каждое воскресенье ездили к бабушке. Она души не чаяла в Диме. Засияла, узнав, что я жду ребёнка. Вот только правнука своего так и не дождалась…
Когда бабушка умерла, мир осиротел. Потом пришёл нотариус: изба, огород, вклад в Сбербанке — всё моё. Я рыдала над этими бумагами. Не из-за денег — из-за её почерка, оставшегося в них.
Отец на похороны не приехал. Ни звонка, ни письма. О смерти матери он узнал через полгода. Как и о завещании. И тогда — впервые за полтора десятка лет — постучал в мою дверь.
Я не сразу признала этого поседевшего мужчину. Он не стал церемониться:
— Наследство бабушки положено делить. Мне — половина.
Я расхохоталась ему в лицо. Громко, жёстко:
— Тебе? Половина? Ты вычеркнул нас обеих. А теперь вспомнил? Купюры зашелестели?
Он ощерился, но Дима встал рядом:
— Уходи. Сейчас — по-хорошему.
Отец подал в суд. Но даже закон оказался на моей стороне. Он проиграл, оплатил издержки, снова испарился.
А мы с Димой открыли свою мастерскую. Шили робы — для сварщиков, медиков, нефтяников. Заказов хватало. Жили и крепли.
Отца я больше не встречала. И не желаю. Бабушка — вот моя настоящая семья. Я выдержала всё, потому что она верила: я достойна лучшего. И теперь живу так, чтобы её звёзды над крышами улыбались.
