Ольга сидела на кухне своей уютной «хрущёвки» в Красноярске, наблюдая за тем, как за окном моросящий дождик превращал двор в одно большое лужище. В голове крутились слова её бывшей свекрови, Раисы Семёновны, от которых на душе скребло кошки. Та, с видом полководца после победы, вещала всем подругам по лавочке и тёткам из соседних подъездов: «Мой Алёша — джентльмен! Оставил мне Ольге всё — и квартиру, и машину, даже бардачок в придачу! Ушёл с одним рюкзаком, как истинный мужчина!» Вот только если бы не знать подноготной, это действительно звучало бы эпично. Но Ольга-то знала правду, и от этого внутри всё переворачивалось.
Квартира была её ещё до замужества — подарок от дедушки с бабушкой на окончание университета. Она помнила, как впервые переступила порог этого жилища, где каждая пятнышка на обоях казалась родной. Машина? Тоже её заслуга — куплена на кровные, отложенные за годы работы бухгалтером, пока Алёша «искал своё призвание». Он не вложил в их общий быт ни копейки. И когда свекровь с пафосом вещала о «великодушии» сына, Ольга лишь кривила губы. А что ему было забирать-то? Каждая тарелка, каждая ложка в этом доме была куплена либо ею, либо подарена её роднёй. Алёша? Так, временный постоялец, а не хозяин.
Брак продлился четыре года, но для Ольги это были четыре года сизифова труда. Алёша официально числился безработным три года из четырёх. Офис? «Да ну, это же кабала!» Работа в автосервисе? «Не царское это дело». Открыть свой бизнес? «Ну ты же понимаешь, кризис на дворе». Он носился с грандиозными планами, но дальше разговоров дело не шло. Ольга же вкалывала с утра до ночи, оплачивая счета, пока её благоверный сочинял мемуары на диване. Порой она ловила себя на мысли: «За что мне такое счастье? Видно, в прошлой жизни кого-то конём затоптала».
При разводе Алёша, как и обещал, «не стал мелочиться» — ушёл с тем же рюкзаком, с которым и пришёл. Свекровь тут же раздула это до масштабов подвига: «Мой Алёшенька — белый рыцарь! Всё бросил и ушёл в закат!» — голос её разносился по всему кварталу. Ольга сжимала зубы, представляя, как хватает Раису Семёновну за малиновый халат и орет: «Да он не бросил, а просто украсть не смёл!» Но промолчала — не царское это дело, в грязь лицом ударить.
Знакомые-то знали правду. Видели, как она тащила на себе этот «семейный воз», как Алёша год за годом жил за её счёт. Поддерживали, когда она наконец выгнала его в шею. А остальным — хоть трава не расти. Пусть верят в сказки про «щедрого бывшего».
И всё же, когда до неё долетали обрывки этих баек, в груди закипало: «Всё оставил!» — звучало как издёвка. Это не он оставил — это она сохранила своё добро. Не дала ему разорить себя, как он разорил их брак. Ольга окидывала взглядом квартиру — фотографии в рамках, фикус на подоконнике, — и думала: «Моё. Честно заработанное. И никто не перепишет эту историю».
После развода жизнь потихоньку налаживалась. Записалась на танцы, возобновила уроки английского. Даже начала улыбаться чаще — глаза, потухшие за годы с Алёшкой, снова загорелись. Где-то под ложечкой, правда, всё равно сосало — не от любви (та давно сгинула), а от обиды. Оттого что его ложь растиражировали, а её правда так и осталась между строк. Но Ольга знала: переживёт. Она же не привыкла сдаваться.
