Из-за стойки регистрации на ресепшен стояла тишина. Только настенные часы размеренно отсчитывали секунды, как напоминание о том, что время неумолимо движется вперёд. Анна бережно вынула из сумки паспорт и медицинскую карту, сложила их вместе и передала девушке за стеклянным окном. Девушка мельком посмотрела на документы, затем на Анну. В ее глазах мелькнуло легкое беспокойство, но она промолчала. Взяла бумаги и, ничего не говоря, записала данные в журнал.
— У вас есть кто-то из близких? — тихо поинтересовалась она, не поднимая взгляда.
Анна устало вздохнула, как человек, который подготовлен к подобному вопросу и знает, что ответить.
— У меня была дочь. Но лучше сказать ей, что я ушла из жизни. Так будет легче… и спокойнее.
Девушка подняла глаза, ошеломлённая. Хотела возразить, но увидела лицо Анны и замолчала. Там, в её глазах, не было ни печали, ни гнева. Только усталость. Такая, с которой нельзя спорить. Такую не лечат. Её можно лишь пережить.
Когда-то Анна жила совсем другой жизнью. Она была полна ароматов выпечки, хлопот о малышке, детским смехом и нескончаемыми делами. Её муж погиб в автокатастрофе, когда их дочери, Катюше, едва исполнилось четыре года. С того времени она осталась одна — вдова, мать, хозяйка и опора семьи. Без поддержки, но с надеждой, что справится. Ради Кати.
И она справлялась. Преподавала в школе, по вечерам проверяла тетради, по ночам занималась домашними хлопотами, на выходных готовила вареники и читала сказки. Катя росла умной и доброй. Анна никогда не жаловалась. Только иногда, ночью, когда дом замирал, она закрывала дверь, садилась на кухне и позволяла себе несколько слёз. Не от слабости — от одиночества.
Повзрослев, Катя вышла замуж и родила сына, переехав в Воронеж. Сначала звонила каждый день. Затем — раз в неделю. Потом — раз в месяц. А потом… началась тишина. Никаких ссор, никакой обиды. Просто: «Мама, ты же понимаешь… у нас ипотека, работа, дитя… времени нет совсем. Прости. Мы тебя любим, правда. Но сейчас сложно».
Анна кивала. Она всегда понимала.
Когда стало трудно подниматься по лестнице — купила трость. Когда начали тревожить бессонные ночи — обратилась к врачу, попросила таблетки. Когда пришла полная тишина — купила радио. Когда пришло одиночество — просто приняла его. Катя иногда присылала деньги. Немного. На лекарства хватало.
В дом престарелых Анна пришла по собственной инициативе. Позвонила, узнала условия, собрала вещи. Тщательно сложила любимый свитер, тёплую шаль, положила фотоальбом. Закрыла дверь за собой — не оглядываясь. На прощание положила в почтовый ящик дочери письмо. Без упрёков и претензий.
«Катя, если однажды приедешь, а меня уже не будет, знай: я не исчезла. Я ушла к себе. Не хочу быть грузом. Не хочу, чтобы ты выбирала между совестью и удобством. Пусть и тебе, и мне станет проще. Я тебя люблю. Мама.»
В пансионате Анна не жаловалась. Читала, ухаживала за цветами, иногда пекла печенье, если допускали на кухню. Она не скулила, не роптала и не ждала. Но каждый вечер, когда в коридоре выключали свет, она открывала шкатулку и доставала фотографию — Катя в детстве, в красном пальто с белыми бантиками.
Анна проводила пальцами по фото, закрывала глаза и шептала:
— Спокойной ночи, моя пташка. Пусть у тебя всё будет хорошо…
И засыпала, с надеждой, что, может быть, где-то там, в другом городе, в другой жизни, кто-то всё же ещё помнит о ней.
Прошло три года. Катя действительно приехала. Однажды, внезапно. Она прижала к сердцу то письмо, которое всё это время хранила нераспечатанным — не смогла прочитать его тогда. Усталая, растерянная, с глазами полными вины, она переступила порог пансионата и спросила: «Анна Николаевна ещё здесь?..»
Молодая медсестра кивнула и повела её в сад. Там, под яблоней, в кресле-качалке, спала седая женщина. В руках — фотография. Ветер играл в её тонких волосах, а лицо было таким… спокойным.
Катя не сдержалась. Опустилась на колени перед матерью и разрыдалась:
— Мама… Прости… Я всё понимаю. Но я так тебя люблю.
Анна не проснулась. Но улыбнулась во сне. Возможно, ей снилось: маленькая девочка в красном пальто бежит к ней по осенней аллее с криком: «Мамочка!»
Потому что даже если никто не слышит — сердце матери слышит всегда.
