Сегодня я переступил пятидесятилетний рубеж, и меня осенила горькая истина, от которой сжалось сердце. Моя дочь, Надежда Петрова, живёт в посёлке под Рязанью и обзавелась огромной семьёй: семеро ребятишек, рождённых друг за другом с промежутком в год-два. Она рано вышла замуж, ещё защищала диплом с младенцем в слинге, а я, как отец, бросался на помощь — качал, укачивал, возился с пелёнками. Когда внуки болели, я ночами дежурил у постели, растирал их камфорным маслом, пел колыбельные. Теперь ясно: вся ноша легла на мои плечи, пока Надя без передышки рожала. И, чёрт побери, раньше это меня даже вдохновляло! Я упивался ролью деда, радовался первым словам внуков, хранил их рисунки в старом альбоме.
После свадьбы дочери от меня ушла жена. Удар был подлый, но рождение первенца Степана вытащило меня из бездны. Потом появились Маша, Гриша, Лиза… Тогда же я вышел на пенсию — врождённая хромота и давление превратили каждый подъём по лестнице в подвиг. Я погрузился в быт, забыв о рыбалке на Оке и посиделках с друзьями в гараже. Стал тенью, призраком, растворяющимся в чужих потребностях.
На днях, разбирая завалы в шкафу, я наткнулся на старый чемодан: внутри — крючки для спиннинга, ножи для резьбы по дереву, билеты на концерт «Кино», который так и не посетил. Сжав зубы, подошёл к Наде:
— Возвращаюсь в свою хрущёвку на Левом берегу. Тебе пора самой справляться.
— Куда собрался? — её голос звенел, как разбитое стекло. — У меня встреча с одноклассницами! Сиди с ребятнёй, раз больше заняться нечем!
Я застыл, будто меня окатили ледяной водой. Молча надел потрёпанную телогрейку и вышел, хлопнув дверью. Пусть почувствует, каково это — одной управляться с оравой.
Эти слова до сих пор жгут душу. Она права: я позволил своей жизни стать приложением к её быту. Дни слились в череду готовки, уборки, походов в поликлинику. Перестал читать Шолохова, забросил шахматы, перестал звонить друзьям — те теперь лишь кивают вежливо при встрече у ларька. А ведь мог бы выбираться в баню по субботам или мастерить скворечники в мастерской…
Полвека пролетели, как один миг. Что осталось? Сумрак квартиры, вечно заваленной игрушками, да тихий звон сосудов в висках. Но хватит. Я не вечный должник. Да, обниму внуков, если заплачут, но больше не стану жилеткой для чужих слёз.
Уже купил билет до Суздаля — пройдусь по монастырям, окунусь в прорубь. Достал из чулана верстак, заказал липовые доски. Пусть соседи думают, что я старый чудак. Зато впервые за годы чувствую: сердце бьётся громко, яростно, будто вырвалось из клетки. Пятьдесят? Да это же рассвет, а не закат. Только сейчас понимаю — жить начинаешь, когда перестаёшь быть тенью чужой жизни.
