**СВЕЧА НА ВЕТРУ**
Светлана Аркадьевна сбросила латексные перчатки и маску в металлический таз и, измождённая, вышла из операционной. Это была одна из тех операций, где на чаше весов — сама жизнь. Пациент, Юрий Михайлович Воронцов, пожилой мужчина со слабым сердцем, чудом выдержал наркоз.
Теперь оставалось только ждать…
Ночь она не спала. Лежала на узкой койке в ординаторской, вглядываясь в потолок. Потрескавшаяся штукатурка будто тянула её в прошлое, которое она так тщательно прятала — в маленькую заснеженную деревню Бельково под Томском, где когда-то началась её взрослая жизнь.
Закрыв глаза, она перенеслась назад. Ей снова девятнадцать, и она стоит у полуразрушенной церкви — старой, деревянной, с почерневшими от времени стенами и безмолвным колоколом, застывшим в проёме.
Тогда, после института, её отправили в глушь. Там она впервые узнала, что значит жить среди тишины, лютых морозов и людского равнодушия.
В ту церковь она зашла однажды, будто ведомая невидимой рукой. Внутри пахло пылью, холодом и воском. Она поставила свечу, надеясь хоть здесь найти утешение.
— Что-то тяготит тебя, сестрица? — раздался за спиной голос.
Перед ней стоял молодой священник — отец Василий.
— Просто зашла, — ответила она, принуждённо улыбнувшись.
С тех пор она стала приходить чаще. Их беседы были долгими и тихими. Он казался ей понимающим — чутким, словно знал, как устроена её душа.
Однажды она призналась:
— Сегодня день рождения отца. Он был военным. Погиб в 1919-м, под Воронежем…
Она не знала, что это станет роковой ошибкой.
В ту же ночь в её дверь врезались удары. Светлана накинула халат, распахнула — и всё кончилось.
Обыск, крики, матерщина. Отец Василий оказался доносчиком. Он выдал её за «антисоветские разговоры».
В СИЗО её били не сразу. Сперва был допрос. Следователь — невысокий, лысеющий, с усталым взглядом.
— Садись. Я — Глеб Анатольевич Колесников. Не бойся, — тихо сказал он. — Не все здесь звери. Хотя времена такие… Человек — как свеча на ветру. Дунешь — и нет его…
Он не поднял на неё руку. Смотрел с состраданием.
— Вытащить тебя я не смогу, Света. Но и в лагерь не дам отправить. Попробую устроить поселение. И молись, чтобы больше никто не заинтересовался твоим делом.
Так она оказалась в Бельково.
Дорога туда была одна — заснеженная, прямая, как стрела. Зима стояла лютая.
Сначала её нигде не пускали — поселенцев боялись. Она стучалась в каждый дом и слышала в ответ лишь «Нет!» или молчание.
— Людей найдёшь и в Сибири, — вспомнились ей слова Колесникова.
Лишь одна дверь открылась — Анастасия, молодая вдова.
— Заходи. Только веди себя тихо.
Так Светлана осталась у неё. Работала в огороде, лечила сельчан, нянчила детей. Постепенно люди начали доверять.
Прошло два года. Каждые две недели она отмечалась в райотделе. Начальник, Павел Ильич Баранов, молча ставил подпись в журнале.
На третий год всё изменилось.
Был вечер, за окном бушевала метель.
У дома Анастасии остановились сани. Вбежал Баранов, весь в снегу.
— Дочка умирает. Помоги.
Светлана схватила сумку. Они примчались к нему.
На кровати лежала девочка лет семи. Лицо серое, глаза запавшие, дыхание едва слышное. В углу стояла врач из райбольницы.
— Дифтерия, — бросила та.
— Скальпель есть?
— Привезут. Через пять часов.
— Через пять часов будет поздно, — резко сказала Светлана. — Нужен нож, свеча и спирт.
Баранов метался, собирая всё. Она обработала лезвие, ввела его в горло ребёнка — гной хлынул наружу.
Лицо девочки залили кровь и гной. Мать в истерике набросилась на Светлану — била, царапала, кричала. Баранов оттащил её.
Ночь Светлана провела у постели. К утру Анечка задышала ровнее. Через день уже смеялась.
Перед уходом мать подошла к ней.
— Прости… Я думала, ты… а ты спасла её. Возьми. — Она протянула узел с едой, тёплым пледом и вышитыми наволочками.
Баранов с тех пор приезжал часто. Привозил продукты. Подписи в журнале больше не требовал. Оказалось, он не камень — просто жизнь закалила его.
Через полтора года Светлана вернулась в город. Защитила диссертацию, вышла замуж, родила детей.
Прошли годы.
Однажды, гуляя, она вышла к той самой церкви. Всё изменилось: чистота, ухоженность, свет.
Вошла. Внутри было пусто. Монахиня подметала пол.
— Отец Василий здесь?
— Его нет. Погиб. Машина. Шесть лет назад.
Светлана посмотрела в лицо молодого священника.
— Вы одна из тех, кого он предал? — спросил он.
Она кивнула.
— Господь не прощает зла, совершённого в Его доме, — тихо сказал он.
Она поставила свечу — за отца, за молодость, за всю боль.
А потом, годы спустя, на приём к ней записался пожилой мужчина.
— Рак желудка. Слабое сердце, — читала она историю болезни. — Юрий Воронцов.
Подняв глаза, она замерла. Это был он. Тот самый следователь.
— Света? — узнал он её. — Неужели…
Они говорили долго. Он рассказал, что через год на него тоже донесли. Он отсидел пять лет.
— Ну что, доктор?
— Шансы малы, Юрий Михайлович. Но попробуем.
Ночью она лежала без сна. Позвонила в отделение.
— Как Воронцов?
— В норме. Спит, — ответила дежурная.
Она вышла на балкон. Июнь. Розовеющее небо. Угасающие звёзды.
И в этот момент она почувствовала: свеча его жизни ещё горит. И, может быть, не погаснет так скоро.
