«Он мне не зять — конец разговору!» — как бабушка рушит мой мир
Она его терпеть не могла сразу. Имя его не называет — только «этот твой» или «вообще кто». Я сто раз просила её не лезть, но у бабушки своя правда. «Нормальный бы мужик давно бы повёл под венец! Ребёнок есть, а бумаги нет!» — и всё в таком духе. Ни капли уважения, — сдавленно вздыхает 26-летняя Светлана из Нижнего Новгорода.
С Максимом они вместе уже третий год. Сначала просто гуляли, а когда Света узнала, что ждёт ребёнка, переехали вместе. Макс не сбежал, не струсил — наоборот, сразу предложил руку и сердце. Но как назло — всё пошло наперекосяк: сначала у неё начались осложнения, потом у него проблемы на работе. О свадьбе и речи не шло.
Жили у бабушки Светы — в трёшке на пятом этаже хрущёвки в Автозаводском районе. Квартира бабушкина, но там с пелёнок прописаны Света с матерью. Потом вписали и Макса. Родилась дочка — теснота стала невыносимой, но они держались за любовь.
В ЗАГС так и не дошли. Сначала — больницы, потом — бесконечная рутина. Но Макс клялся: «Хочу, чтобы у тебя был настоящий праздник. С белым платьем, кольцами, музыкой, как ты всегда хотела». Он мечтал скопить денег и устроить всё как положено, а не просто расписаться в потёртых джинсах.
Тут-то бабушка — Агафья Петровна — и взвилась. Её принцип был железным: не женат — значит, чужой. Хотя Макс никогда не бросал ни Свету, ни ребёнка, бабка звала его «летуном». Уверяла — если бы хотел, давно бы оформил. А без штампа, по её мнению, всё — пустой звук.
Когда Макса уволили, бабушка начала его травить. То «дармоед», то «нахлебник», то «сопляк без стержня». Ему стало невмоготу дома, и он схватился за любую работу — лишь бы не слышать её. Трудится грузчиком, платят гроши, но ищет что-то лучше.
Мать Светы — тихая женщина, в дела дочки не встревает, но и она шепчет: «Агафья Петровна совсем уж загнула». Лезет, командует, пилит. А у молодых и без того забот по горло.
Подруга Светы давно твердит: «Сваливайте отсюда». Даже звала к себе. Но у Макса зарплата — как в рулетке, а аренда съест половину. Коммуналку бы ещё потянули, но на что жить?
«Терпим, — глухо говорит Света. — Думали, вот-вот всё наладится. А потом… Он ушёл с друзьями. Обещал к одиннадцати. Полночь — нет. Два часа — тишина. Я обзвонила всех. Бабка всё видела. Вернулся он на рассвете, пьяный в стельку. Мычал, извинялся. А бабка… Её прорвало. Завопила, как потерпевшая, вышвырнула его. Заявила: «Мой дом — мой закон! Ещё ногу переступит — ментов вызову!»
С тех пор Макс ночует у знакомого. Каждый день звонит, скучает по дочке. Говорит, что ищет выход. Клянётся снять жильё, забрать их. Но пока — только слова. Ни денег, ни вариантов.
А Света мечется меж двух берегов: с одной стороны — любимый, с другой — крыша над головой. Бабка непреклонна. Её дом — её уставы.
Но разве можно крушить чужую жизнь только потому, что она не влезает в её представления? Разве печать в паспорте — мерило любви? Разве ради формальности нужно отнимать у ребёнка отца, а у женщины — поддержку?
Света не знает, что делать. Выбора нет. Денег нет. Вся надежда — на мужа. Но у него — лишь туманные обещания.
И вот она сидит ночью, глядя на пустой угол, где раньше стояли его ботинки, и шепчет: «Может, и правда не мой он человек? Может, бабка видит то, чего я не замечаю?»
А может, просто чья-то упрямая правда оказалась сильнее чужого счастья…